Отец Герман также исповедал умирающего друга, напомнил ему о греховных помыслах, словах и делах. Говорить о. Серафим уже не мог, он лишь кивнул, когда о. Герман спросил, раскаивается ли он.
За неделю предсмертных мучений о. Серафима его собрату и всем прочим стало очевидно, как очищается душа отходящего, как побеждается самость и пепел ее приносится в жертву Богу. Ни злобы, ни бунтливости в о. Серафиме сейчас не было, лишь верность Богу, любовь, сокрушенное сердце и покаяние. Раз, причащая умирающего, о. Герман поднял над его головой Евангелие, благословляя. Собрав последние силы, о. Серафим вдруг приподнялся и поцеловал книгу. Откинулся на подушки — и на глаза навернулись слезы. Бывшие рядом тоже зарыдали. Один из них, Марк, готовившийся в ту пору ко крещению, но не решавшийся сделать самый важный шаг к Церкви, сказал потом, что увидел последнее героическое усилие о. Серафима — и все сомнения отлетели прочь, он убедился в силе Иисуса Христа, вера в Него побеждала действительность земного бытия.
Можно лишь гадать, какая благодать Божия, Богородицы и святых снисходила на о. Серафима в те дни. Достаточно было взглянуть ему в глаза, чтобы понять: боль не заглушила его непрестанную молитву.
Во вторник ночью в реанимационную палату привезли паренька при смерти: он попал в страшную мотоциклетную катастрофу. Его мать безутешно плакала в приемном покое, бок о бок с близкими о. Серафима. Утром к ней подошел о. Герман, постарался утешить и спросил, не хочет ли она крестить сына. Она согласилась, и не мешкая о. Герман совершил обряд, явив на свет раба Божьего Кристофера. А несколько часов спустя его душу, омытую водой крещения, Господь восхитил на небо. И в этом люди увидели плод страданий о. Серафима.
Днем в среду о. Серафиму привезли из Сан–Франциско икону Богоматери «Нечаянная Радость». Весь день подле нее молились люди, чуя, что Богородица охраняет о. Серафима. Снова в больничной часовне в полночь отслужили литургию. В три часа утра о. Серафим причастился
Святых Тайн. Отец Герман и несколько братии решили, наконец, немного поспать и уехали в Рединг. Остальные не покинули больницы и, когда дозволялось навещать умирающего, приносили в его палату и икону.
ПОД УТРО В ЧЕТВЕРГ Елене Юрьевне Концевич, жившей в Беркли, приснился сон. «Рядом со мной стоял незнакомый священник и укорял за грехи. Говорил, что я ни на кого не должна держать зла. Вместе мы вошли в какой‑то зал, большой и великолепный.
Вдалеке на возвышении стоял человек и пел. Я не могла разобрать лица, но пел он чудесно (хвалу Богородице). До меня долетали лишь отдельные слова. Священник показал подойти поближе. Теперь я отчетливо слышала каждое слово. Голосом певец напоминал о. Серафима (я слышала, как он поет, лет 20 тому назад в соборе Сан–Франциско. Тогда он единственный пел на клиросе всю утреню от начала до конца. Никогда не слышала я такого истинно молитвенного пения. Душа так и воспарила.) И теперь во сне тот же голос — ангела, райского небожителя. Неземной красоты пение! Проснувшись, я поняла, что надежд на выздоровление о. Серафима нет».