— Пусть, я то понимаю, — отозвалась Ольга, откидывая крышку очередной корзины. — О, матерь Макошь, да что они, за коз нас принимают, что столько травы передали?
Действительно, у ромеев было принято поглощать немало всевозможной зелени во время трапез. Но все же был среди гостинцев и запеченный до хрустящей корочки молочный поросенок, тонкие копченые колбаски; особо русы обратили внимание, что дичь была преподнесена в собственном оперении, но, когда они под общий хохот ощипали этих перепелов и фазанов, оказалось, что приготовлены они совсем недурно. Понравился русам и вкусный пшеничный хлеб, по которому за время пути все очень соскучились. Однако больше всего среди подношений было всевозможных фруктов: дынь и винограда, фиг, гранатов, апельсинов — все это было незнакомо, узнаваемыми оказались только груши и яблоки. Зато все порадовались, обнаружив три больших кувшина с вином — темным и густым, легким розоватым, сладким светлым.
Русы с удовольствием выпили за счастливое прибытие, вскоре охмелели, громко распевали песни над затихающим к ночи Золотым Рогом.
В какой-то миг Свенельд заметил стоявшую на корме корабля ведьму. Она мало принимала участия в общем веселье, больше смотрела на громадные строения Константинополя, на купола церквей, на выступающие на небе кресты над храмами.
— Ну, что скажешь, краса моя? — Варяг подошел к ней, держа в руке чашу со светлым вином. — Как по мне, то пусть и странно приняли нас ромеи, но не пожадничали. А у них тут, — он сделал жест, — богато.
— И все такое чужое, — негромко отозвалась ведьма. — И мы здесь чужие.
— А то, конечно, чужие. Земля-то ромейская.
— Христианская земля, — холодно уточнила ведьма. — Я словно чую, как нечто враждебное и не принимающее меня окружает, обволакивает… давит.
Свенельд повел плечом, озадаченно нахмурился. Нет, не давит ничего, нормально все.
Малфрида лишь ответила:
— Это не мой мир. Я тут слаба.
Ведьма еще по приближении к Царьграду ощутила это — непривычную слабость, как будто питавшая ее чародейская сила сникла, притихла, затаилась. Ну как у обычного смертного при хворобе порой случается: падать вроде не падаешь, но делать ничего неохота. Хотя Малфриде и самой отчего-то страшно было попробовать тут поколдовать, опасалась, что не выйдет ничего, а проверить — будто побаивалась.
Но заметила она и другое: когда Свенельд слегка пошатнулся во хмелю и приобнял ее — не то игриво, не то просто оперся на ее плечо, — она не отшатнулась от его пластинчатого доспеха. Раньше при касании железа ее оторопь брала, а тут — ничего. Стоит спокойно, даже провела пальцем по бляшкам его нарядного доспеха, какой Свенельд по приезду надел для значимого вида.