«Но если он еще раз назовет меня чернушкой! — сердито подумала она. — Пусть только назовет!..»
Ей стало смешно от собственной напускной сердитости, и она залилась громким счастливым смехом.
Он забросил свои дела. И хотя игры в мяч, состязания на велосипедах происходили и без его участия, то ремонт усадьбы требовал именно его вмешательства. Он решил начать с ремонта печей и велел ребятам найти печника.
В первые два дня, пока печник разбирал печи, он еще помогал ребятам выбрасывать из окон битый кирпич, носил штабельками целый, а также плиты и котлы. На третий день терпение его иссякло, и он опять занялся автомобилем. Он понимал, что работы невпроворот — надо поставить по крайней мере три голландки в этом огромном доме, белить стены, красить пол и потолок — все это могло затянуться до ноябрьских холодов, и ему следовало бы следить, поторапливать не слишком проворного печника. Но он ничего не мог с собой поделать.
Он слышал, как ребята возят песок и глину, сгружают перед крыльцом и просеивают, мешают раствор, затем несут носилки через веранду, тяжко и гулко ступая по сухим скрипучим доскам, на мгновенье подняв голову, видел их блестящие, потные, загорелые спины, видел печника, покуривающего на веранде с удовлетворенным загадочным видом, слышал, о чем они говорят, бранятся. Но все это ничуть не занимало его.
Объятый жарким запахом автомобиля, с перепачканными в масле руками, потный, жаждущий, он разбирал по винтику и гайке хитростный, но понятный ему механизм, опускал в тазики с керосином, затем протирал каждый винтик и гайку и раскладывал на широком брезенте. Он не чувствовал потребности в отдыхе. И без того слишком долго прохлаждался.
Потом он слышал умиротворенные голоса, чирканье спичек (запах махорочного дыма долетал до его ноздрей), перханье, затем — плеск воды, уханье, фырканье, затем — короткое: «Привет! До завтра!» — и топот ног, устремленный к воротам, стук калитки. Он оставался в тишине. Ветерок обвевал его потное, разгоряченное тело. Ему мерещилась прохладная вода реки. Иногда, заперев калитку, он бежал на речку, вбегал и торопливо шел, толкая коленями мутную тепловатую воду, и падал в нее, не дойдя до глубины, и тут же спешил на берег.
Еще два или три часа, упиваясь уединенностью, в тиши и прохладе двора возился он с винтиками и гайками. Подняв голову, он вдруг видел ее. Она сидела на корточках, тихая, внимательная, и смотрела серьезно и терпеливо, даже не улыбаясь в ответ на его недоуменный сердитый взгляд.
— Ну как дела? — спрашивал он, склоняясь опять над брезентом, и слышал ее кроткий ответ: