— Господи! — Тадас опустил на землю носилки и перекрестился.
— Вы?! А мы уже не чаяли вас дождаться. Моя Котрина даже спрашивала ксендза, можно ли молиться за упокой души некрещеного человека. А госпожа Лейя тоже жива?
— Н…н…не знаю.
— Товарищ бригадир, — обратился Тадас к какому-то мужчине, — я свои часы завтра отработаю. Сосед вернулся, можно сказать, с того света. — И, повернувшись к Илье: — Идемте, заглянем к нам.
— Я… сперва д…д…домой.
— Потом домой. Потом. Я пойду с вами. А пока — к нам, обрадуем мою жену.
Илья послушно побрел за ним.
Своей жене Котрине Тадас сказал:
— Порадуйся, господин Шерас вернулся. Можно сказать, с того света.
Она перекрестилась.
— Господи, а мы уже не надеялись.
— Я д…д…должен снять эту… — Илья жестом показал на свою лагерную робу. Чтобы меньше заикаться, он старался меньше говорить.
— Обязательно снимете это тряпье. Сейчас подберем что-нибудь.
— З…зачем подбирать? Д…дома есть, что одеть.
Тадас переглянулся с женой.
— Господин Шерас…
— К…какой я господин? Просто Илья.
— Хорошо. Господин Илья, вы только не расстраивайтесь. На улице не останетесь.
— П…почему на улице?
— Дело в том, что в вашей квартире живут другие люди.
— Как эт…то живут? К…кто их пустил?
— Немецкая власть. Много еврейских квартир тогда опустело, — вздохнула Котрина.
Чтобы больше ничего не объяснять, Тадас открыл дверцу шкафа, достал какой-то пиджак. Повертел в руках и вернул на место. Достал другой. И брюки.
— Наденьте. Пока будут широковаты. Но ничего, поправитесь. — И повернулся к жене: — Достань рубашку, ту, клетчатую. Она будет в самый раз.
— С…спасибо. М…можно, я сразу надену? — сказал Илья, не объясняя, что к Стонкусам не может явиться в лагерном. Да и Анечку напугает. — А эт…тот сожгу во дворе. Хочу, — он замялся, — в…видеть, как оно г…горит. Потом уйду.
— Можете не уходить. Вы нам не мешаете.
— Мне н…надо. Обязательно н…надо. — Но куда и зачем, объяснять не стал.
— Только сперва поешьте.
— Б…большое спасибо.
То, что он назвал лагерным тряпьем, горело долго, очень долго, словно нехотя. А когда пламя наконец проглотило номер, Илья оставил эту полосатую «униформу» дотлевать и вернулся к Тадасам, хотя ему и очень не терпелось пойти к Анечке.
— Долго же ваши шмотки горели, — удивился Тадас.
Котрина разлила борщ в три тарелки, Илье больше всех.
— Жаль, что забелить нечем.
А он и забыл, что борщ забеливают. И удивился, когда Котрина положила на стол целую буханку хлеба. Как он в лагере мечтал об этом — чтобы на столе лежала целая буханка, от которой можно отрезать толстые ломти.
Тадас отрезал три, каждому по одному. И одинаковые.