— Ленч, где дети? — спокойно спросил он, еще сильнее заламывая преступнику руку. Тот застонал от боли и попытался вырваться — опять безуспешно.
— Меня с кем-то спутали. Я не знаю, что они такое несут. Отпусти мою руку. Это уже нападение на задержанного.
— Если с детьми что-нибудь случится, то ты не выйдешь из тюрьмы. Понимаешь? До конца жизни будешь пялиться на мир сквозь решетку, и вид за окном никогда не изменится.
Болт продолжал давить на руку, задирая ее под все более опасным углом. Еще чуть-чуть, и сломается.
— Вот теперь я точно привлеку тебя за нападение, — стиснув зубы, прошипел Ленч. — У меня не адвокаты, а ротвейлеры. Они тебе очко порвут. У тебя ведь нет на меня ничего.
Где-то далеко, в долине, послышались звуки сирен. Скоро будут здесь. От силы минуты через две-три.
— Где дети? Говори, а то сломаю руку.
— Сломаешь — можешь попрощаться с пенсией. Тут уж ты не отвертишься.
Несмотря на боль, Ленч даже усмехнулся. Он отлично понимал, что Болт ничего ему не сделает… и что до встречи с адвокатами осталось потерпеть совсем чуть-чуть.
Инспектор навидался подонков на своем веку, закоренелых преступников, настоящих профессионалов. Они довольно умны, обладают крысиной смекалкой и досконально знают слабые места системы. Знают, что самая страшная ошибка — это признать свою вину. Знают, что при желании ловкий адвокат камня на камне не оставит даже от бесспорных доказательств. Знают, сколько процессов окончилось ничем по чисто формальным причинам, потому что судьи следуют лишь букве закона, даже когда это противоречит здравому смыслу. Они знают, что судей можно подкупить или запугать — если тот, кто дает взятки и запугивает, проявит упорство. Знают, наконец, что весы правосудия вернее склонятся к ним. Не глупо ли тогда в чем-то сознаваться?
Болт отпустил руку Ленча и встал. Арестованный перевернулся на спину, и инспектор увидел его лицо — маленькое, круглое, с нездоровыми мелкими чертами, выдающими жестокость. Морщинистая мертвенно-серая кожа, вся в следах от прыщей, туго обтягивала выступающие скулы неправильной формы, между которыми засели узкие прорези глаз. Ленч потер руку, и его бледные губы растянулись в хитрую улыбку.
— Ты еще пожалеешь, — сказал он, чувствуя себя увереннее. — Может, когда все это закончится, я наведаюсь к тебе и поколдую над твоими детьми.
— У меня нет детей.
— Ладно, придумаем что-нибудь другое. — Ленч приподнялся, по-прежнему потирая руку, и взглянул на раненую ногу. — Вызови мне «скорую».
Болт давно привык терпеть оскорбления от арестованных — как приходится привыкать любому копу. Поддаваться на них, особенно в эпоху, когда на каждом углу торчит по видеокамере, — значит губить себя. В большинстве своем эти угрозы — не более чем пустой треп, и от них можно отмахнуться, ведь всякий такой клиент наверняка сядет за решетку. Однако с Ленчем все было иначе. Ублюдок знал, что перевес на его стороне и что если он хоть словом обмолвится о детях, то фактически признает свою вину. Болт размышлял, какая судьба ждет детей Меронов. Они в руках у людей, не знающих жалости. Возможно, похитителям будет легче разделаться с детьми, чем отпустить их, — убить и избавиться от тел.