А когда я прославлюсь, что потом? Потом я вернусь к своей семье — особенно к моей любящей и любимой племяннице! — и отпраздную свой успех так, как давно уже надеюсь. Именно ты лучше всех сможешь преподнести мне подобающий подарок. Который заслужит твой гордый, твой суровый, твой непоколебимый
Дядюшка Альф.
* * *
30 мая 1929 года
Моя дражайшая и любимейшая, милая Гели,
Да здравствует победа! Целуя и обнимая тебя в моих мыслях, я наслаждаюсь триумфом моей воли! Сила и успех, как я всегда говорил, заложены не в обороне, но в атаке. Ибо как сотня глупцов не заменят одного мудреца, героическое решение подобно моему не примет сотня трусов. Если план действий верен, его исполнитель всесилен. Любые препятствия его только укрепят. Именно так обстоят мои дела сегодня.
После пятнадцати лет борьбы, которую я, простой немецкий солдат, вел лишь с помощью фанатичной силы воли, вчера вечером я наконец‑то добился победы, которая произвела неизгладимое впечатление не только на моих начальников, которые послали меня в Лилль, но и на высокомерных пигмеев, которые ожидали моей неудачи, не зная, с кем имеют дело. Сегодня им явно не до смеха, уж поверь мне!
Давай я расскажу тебе все по порядку.
Когда я вышел из кабинета бригадира Энгельгардта, этот толстый и отвратительный сержант наконец‑то добрался до своего поста. Смеясь мне в лицо, этот боров говорит:
— Держу пари, комендант послал тебя куда следует — да так тебе и надо.
— А вот и нет, — говорю я. — Вечерняя операция состоится. Под моим началом. А потом посмотрим, кто из нас посмеется.
Он уставился на меня с противным и явно глупым видом. Такие недочеловеки, хоть и считаются немцами, худшие враги Кайзеррейха, чем французы, может даже чем сами евреи. По ним видно, что даже германский народ не застрахован от наступления дегенерации. Но я этого не позволю! Не позволю! Этого не будет!
Можешь себе представить — у этого люмпен–сержанта хватило наглости спросить бригадира Энгельгардта — бригадира Энгельгардта, которого я закрыл от пуль своим телом во время войны! — говорю ли я правду. Ни стыда, ни совести!
Он вернулся из кабинета одновременно удрученным и ликующим.
— Ну хорошо, поиграем в твою глупую игру, — говорит он. — Поиграем, а затем тебе достанется на орехи. Мне потом не жалуйся — не поможет.
— Ты делай свое дело, — говорю я. — Больше мне от тебя ничего не надо. Делай свое дело.
— Да уж не беспокойся, — говорит он грубым тоном. Как будто бы он не дал мне никакого повода для беспокойства. Но я лишь кивнул. Я отдам ему и его людям необходимые распоряжения. Им придется повиноваться. Если они выполнят мои указания, все будет хорошо. Я не могу сделать все сам, как бы мне этого ни хотелось. Я раскрыл зловещий красный заговор, а они помогут мне его пресечь.