Это абсолютно не значит, что Игорь начисто лишен любовного таланта, просто он лишен возможности проявить его со мной. После всех попыток приручить, прибрать его к рукам как мужчину я вдруг четко осознала, что люблю в нем чистую, гармоничную сущность, его великий комический дар и неукротимую волю к усовершенствованию себя и всего, что его окружает. И теперь мне, как прилежной ученице, нужно что-то делать на практике с этим знанием. Перестать наконец ревновать и выдумывать то, чего нет. Принять ситуацию. Если так можно выразиться, подчиниться своему знанию. Получив это знание, я была на седьмом небе от того, что нерешаемая головоломка наконец-то так удачно сложилась, а вот теперь я наедине с грустными мыслями. Что поделать — во многой мудрости многая печаль.
Прости меня, Игорь, читающий эти строки. Теперь ты знаешь, от чего действительно я плакала по ночам. То, чего мы в наших любовных союзах не подозреваем, чураемся, не желаем знать. Сама возможность этого нас страшит, как затаившаяся в постели змея. Когда мы обнимаем кого-то — со страстью или просто чтобы охладить пылающий живот, — возможно, наш близкий кто-то внутренне плачет от подмены. Его воротит от нашего запаха, но он стоически обнимает нас в ответ, потому что мы — его способ быть счастливым с одной рукой. Это вещи, в которых двое никогда друг другу не признаются, учтиво симулируя обоюдный оргазм. Не из трусости — из чистого гуманизма. Это самые грустные вещи на свете, но стыдный, молчаливый, страдающий гуманизм, с которым берегут друг друга постылые, неродные люди, внушает мне веру в человечество.
Если наш близкий кто-то пойман на слезах подмены, он говорит, что плачет от избытка чувств, даже от счастья. Он говорит: Потому что я так люблю тебя! — но эти слова адресованы не нам. В лучшем случае — Богу.
Юлий иногда, не часто, навещал Кая в Бостоне. Кай всегда был рад брату, но Матильде передавал лишь сухие приветы. Однажды Юлий спросил его:
— Неужели ты все еще на нее злишься?
Кай беспокойно расхаживал по кабинету, опираясь на палку: после аварии он приволакивал ногу. Остановившись, он посмотрел Юлу в глаза и сказал:
— Юлик, эта женщина — Снежная Королева. Она забрала мой глаз и твое сердце. За что мне любить ее?
Он сказал это так твердо, словно заучил фразу, как «Отче наш». Но настоящей уверенности в его голосе не было, и Юл это почувствовал.
В тот раз он привез Мати из Бостона роскошный меховой палантин, как ни нелепо было везти меха в Россию.
— Вот, это послал тебе Кай. В знак примирения.
— Правда? — Мати восхищенно ощупывала подарок.