— А это Матильда, моя любимая девушка. — Игорь, любуясь, поворачивается в профиль.
— Очень приятно, — улыбается Агния.
— Мы знакомы, — говорю я.
А Матильда просто кивает и смотрит своими синими — какими же еще — глазами. И я совершенно, абсолютно, ничуть никого ей не напоминаю.
Что ж, ради этого момента все и затевалось. Уничтожить всех зайцев в округе одним ядерным взрывом. Материя пришла в движение, материя приходит в движение, материя обязательно придет в движение, была бы информация, и сила, и охота ее двигать. Я боялась начать за здравие, а кончить за упокой. Боялась сумбурного, нелогичного, неопределенного конца этой истории, но потом поняла: книги должны обрываться нелепо и неожиданно, как жизнь. Мой роман о Матильде остается недописанным, потому что отныне она будет писать его сама. До финала еще далеко; ее ждут тысячи путей для неостановимого бегства.
Я знаю, что в новогоднюю ночь Агния вскроет пакет, данный ей на прощание Надеждой Макаровой. Там будет стеклянная фигурка кошки и общая школьная фотография, на обороте которой дата: выпуск 1987 г. На фотографии — сама Макарова, окруженная учениками, гладкая башня светлых волос, тонкое усталое лицо. Справа от нее — Йоши, а третий слева в первом ряду — Женя Печерский, оставивший Агнии так мало своих снимков. Но этот снимок — больше не сувенир и не фетиш, а просто ключ сонета; нет смысла хранить его, лучше превратить в несколько секунд живого трепетного пламени, hommage И nos amours[11].
Я готова: забери меня, Агнеся, светлый и грозный страж границы двух миров. Наверное, моя жизнь стала слишком лунной, слишком сладкой. Разве не этого я желала — взаимопроникновения, смешения вымысла и яви, — выпуская на свободу одного за другим демонов, роящихся внутри меня? Знакомых, родных, огородных, домашних, дымящихся серой, и розовой, и алой? Забавлялась, смешивала, подтирала, подрисовывала, подтасовывала. Вот они окружили, обступили сурово, спрашивают по всей строгости. Автор зарвался, автор заврался, автор закрался в жизнь персонажей с намерением и инструментом, а теперь не может выбраться, подвернул веко и плачет, подвывает, все клетчатое пальтишко в какой-то белой гадости, и ключ от дома упал в решетку водостока. Автор исчезает вместе с реальностью выдуманной истории, вместе с первым лицом, от которого она написана, исчезает, поставив последнюю точку. Вот эту самую.
Завершив труд последних дней своей жизни, Надежда Ивановна Макарова отложила тетрадь в картонном переплете, сцепила на груди пальцы в замок, прикрыла глаза и как будто уснула. Констатировавший смерть интерн Ганушкин мельком пролистал рукопись. Ничего. Пусто, только страницы пронумерованы карандашом.