– Дурачок! – возмущалась Клопрот-Мирон. – Проститутка – сфера торговли, продает любовь без любви. А ты, Ваня, донор. Почти меценат. Дароносец. Своего рода священнослужитель. Ты даруешь любовь и любовью вознаграждаешь. Ты ею крестишь и кадишь. И никогда ею не проклинаешь.
Бескорыстие Жанны было не сплошь альтруизм. Плодя для меня адюльтер, помимо заявленной филантропической, она решала еще две задачи: кое-кому насолить и украсить палитру себе цветочками зла – взамен тех, что увяли. Знакомясь с сигналом последней книги сожительницы, я узнал в ней подробности из новейшей своей биографии, о чем сообщил авторессе. Та дала мне холодный отпор:
– Вот что, пупс. Постарайся запомнить, что я скажу. Не смей больше лезть под обложку в туфлях, в которых месил до того грязь на улице. Книга – это альков, куда приличные люди укладываются голышом, не забывая стянуть с себя кожу, чтоб не запачкать страницы налипшими на нее предрассудками.
– Дивное красноречие! И благородное, кабы не одно но: тебе прекрасно известно, что у нас с Мартой все было без грязи! А в романе твоем история наша – прелюбодейство козлов.
– Значит, такой и была. Литература не врет. Пойми, Дон, врет жизнь.
Я взъярился:
– Врешь ты! Только ты-то и врешь!
– Конечно, я вру! Но вру лишь затем, чтоб не соврала литература.
Наша размолвка длилась несколько дней. Жанна вела себя так, словно была без вины виноватой – сплошь материнская снисходительность и сестринское дружелюбие. Как-то утром она разбросала гирляндами апельсины по спальне, а когда я проснулся, сказала:
– Вот чего нам с тобой не хватало: солнечного тепла. Выбери солнце, и я нацежу тебе соку.
За окном шла снегом зима, и зима, как всегда, шла в Москве бесконечно. На снегу нашей спальни горели звездами тропиков оранжевые шары. Я потянул глубже носом и ощутил его – этот запах, лучше которого пахнут только мечты и любимые женщины, пока изо всех своих сил любят нас. Цитрусовое обещание вечной молодости, которую можно есть, пить и дышать. Хозяйка знала, как выгнать зиму из дома.
Вручив мне стакан с желтой пенкой, Жанна юркнула под одеяло, эту обложку нашей негромкой любви, и чмокнула меня в подмышку:
– Может, махнем за границу? Куда-нибудь к апельсинам. Египет, Марокко, Канары?
У меня испортилось настроение. Вот так всегда: только пригубишь вечную жизнь, кто-то рядом ее уже отравляет.
– Давай, – хмуро ответствовал я. – Но придется идти огородами.
– Ах! – зевнула она. – Опять этот паспорт. Надо что-то придумать…
Я знал: торопиться с придумкой Жанна не станет. Высшее наслаждение освободителя – привязанность освобожденного. Обладатель патента на это изобретение сам Господин Вседержитель. Клопрот-Мирон всего лишь себе разрешила маленький плагиат, чтобы подстраховать мою свободу в пространстве. Границы ее простирались до Третьего транспортного кольца. Негусто, конечно, к тому же чревато злоупотреблениями с обеих сторон.