– Браво! Муж тебя заразил своим даром? – изгаляется Герка.
– Своим даром он всех нас в могилу сведет. Кстати, ты была у нее на могиле?
Долорес кивает:
– Все подтвердилось. Ровно в полдень на склеп Анны Ретоньо слетается стайка белых-пребелых турманов.
– Кого?
– Голубей.
– Значит, точь-в-точь как в романе. Обожаю эту прекрасную сцену. Дон приезжает на кладбище и застает там букет голубей.
– А мне нравится в книге момент, когда они едут в автобусе. Поздний вечер, пассажиров тьма-тьмущая, плюс все эти спящие дети. И Анна со счастливым лицом и несчастьем на сердце из-за потери ребенка.
– А дома Дон обнаруживает, что дверные ручки в крови: Анна изранила обе ладони ногтями.
– Жуть.
– Покруче того эпизода, когда отец Анны велит Альфонсо снаряжаться в испанскую армию и добавляет: смотри там, поосторожней, а то как бы пулю не схлопотать. А чтобы не схлопотать, смотри только там. Здесь тебе больше не рады. Тот интересуется: дескать, насколько не рады? Если на пять-шесть годков, я согласен. А если подольше, мне будет вас трудно не огорчить. А тот поручает затем Мизандарову глаз с него не спускать.
– Я так и не понял, она что, отцу солгала, будто Альфонсо к ней приставал?
– Это неважно. Что-то такое придумала, чтобы заставить его оттуда убраться, а себя – побороть искушение.
– Насчет искушения я не уверена. Разве мог он не опротиветь ей после того, как ею не овладел? Ведь не овладел он ею из-за того, что так не положено, а не потому, что она еще не созрела. Она очень даже созрела.
– Сомневаюсь. Обычно девочки созревают позднее.
– Да ну тебя, Герка! Вечно ты со своей усредненной статистикой. Анна – не девочка. Анна – любовь. Которая, даже когда умирает, – белоснежный букет голубей. Как я Дядю за эту находку любила!
– А помните фразу: с тех пор мертвецы во сне воспринимаются мною не как потеря, а как обретение. У меня потом так и было. Правда, лишь несколько дней, – вздохнул Герман.
– Фраза что надо. Только если он в ней не солгал, с чего это Дядя решил вдруг покончить с собой?
– Тсс! – Светлана подносит палец ко рту и глядит с укоризной на гостью.
– Да что тсс! Он и так просекает. Язык-руки-ноги отнялись, а мозг еще дышит. Большей частью ушами, потому что в глазах то и дело двоится – или я в медицине профан.
Не профан. У меня как раз задвоилось: два Герки, две Тети, два Арчи. И только Долорес пока что одна. Почему-то мне сейчас она ближе всех. И как будто роднее. Не в том ли причина, что мы с ней самоубийцы? Правда, не очень удачные, но это уже поправимо… С чего это я решил свести счеты с жизнью? Все просто: не убитый вовремя персонаж всегда изведет на тот свет своего гуманного автора.