Благодаря чтению и игре жизнь Дона преобразилась и уже не казалась заведомо безысходной. Оба занятия воплощали собою возможность на время сбежать – от своей трафаретной судьбы. Отныне жизнь его измерялась кусками коротких дистанций – от книги к книге, от игры к игре.
Распознав в нем книгочея, персонал приюта активно включился в его воспитание, снабжая потрепанными томами из своих безразличных к печатному слову квартир. Дон поглощал без разбору сказки, романы, стихи, не брезгуя скупостью пьес и занудством трактатов, непонимание которых ему не мешало – он словно подслушивал благозвучную иноземную речь: смысл не ясен, зато можно его сочинить в угоду своим ощущениям.
Ощущения эти с годами полнились, множились и углублялись, обустраивая для его взрослевшего духа подпольный уют одиночества, отринувший суету. Когда подоспела пора идти в школу, на занятиях Дон, зараженный зевотой, скучал, отчего жадные до расправы наставники задавали ему жестокую трепку. Быть не как все в школе очень не поощрялось. Несмотря на прогресс, позволивший малышу без натуг обогнать в развитии сверстников, педагоги Дона не жаловали, сетуя директрисе на дерзость, с коей он взирал им в глаза. Только их затейливый мозг и мог обнаружить в его целомудренном недоумении преднамеренный вызов себе. Лучше способа воспламенить страсть к мятежу, право же, не было…
Однажды, в пятом, кажется, классе, дремотный покой мальчугана был прерван ударом. Опешив от боли, он вскочил и, не ведая, что творит, выхватил из рук учительницы указку, просвистел ею, словно саблей, перед застывшими инеем в страхе очками, после чего сунул в рот и принялся грызть.
Успех представления оказался ошеломляющим. На перемене только ленивый не подошел похлопать бунтовщика по плечу. Слух о его достославном проступке в мгновение ока распространился по учреждению, где с того дня не забывали с ним поздороваться самые оголтелые из приютских разбойников. В сравнении с этим триумфом наложенная епитимья – неделя дежурства по туалету – была курам на смех. Внезапно Дон приобрел популярность, что сулило не только одни удовольствия, а было чревато дилеммой: оставаться ль и дальше в библиотеке, или, используя выгоду обстоятельств, вернуться в дортуар?
Поразмыслив, Ваня решил, что адрес ночлега менять он не хочет. Но понимал, что лавры его завянут быстрее, чем испарится с их листьев роса: одно дело – прощать небреженье ничтожному трусу, другое – смельчаку, кого решено уважать.
Дабы оградиться от злополучий, придумал Дон ход, точно в шахматах, когда, подставляя нарочно фигуру, бросаешь под вражеского слона своего лихого коня – только бы подобраться к неприятельскому ферзю и связать его хитростью под боком у неуклюжего короля.