– Как же тут все уныло, стерильно, больно!..
Она хочет продолжить, но осекается и, захрипев, вдруг теряет сознание. Я хватаю Германа за грудки и исступленно трясу. Любовь моя при смерти, и мне не к чему больше взывать, кроме дружбы. Друг вырывается, саданув меня локтем в промежность. Если уж он прибегнул к насилию, значит, мир окончательно рухнул. Значит, Светлану уже не спасут. Санитар и сестра гонят толчками меня из палаты. Согнувшись в дугу, я валюсь на скамью и молюсь, хотя Бога сейчас ненавижу:
– Сделай что-нибудь, Ты, Дармоед!
Я верю в Него что есть сил, пусть обычно совсем и не верю. Я готов Ему жопу лизать, лишь бы дал мне еще один шанс. Я лижу Ему задницу восемь минут, в течение которых я слышу, как стреляет по сердцу дефибриллятор – раз, два – и снова там что-то пищит, потом – три! – спотыкается о тишину и, булькнув, считает по каплям удары. Для меня этот звук – благовест.
Еще через двадцать минут в дверях появляется друг и берет у меня сигарету. Мы выходим на холод, вкрутую дымим. Герка бледен и смахивает на старушку, а заодно – на замерзшего ползунка. С ним что-то не так, думаю крадучись я, потом замечаю, что он нынче без бороды. Объясняет, что сбрил на Восьмое в подарок Маринке. Взгляд его как-то особенно, вбрызг, расточителен синью. Ее не унять даже ржавчине трещин на помутневших белках. Из-под пальто полосятся штанины пижамы. Шапки нет – злится, что где-то ее потерял.
– Черт его знает! Вроде проверил в палате. Наверное, кто-то увел. Вот так у нас все: одной рукой человека спасаем, другой залезаем в карман. Жаль! Отличная шапка была.
– Что теперь?
– А натикало сколько? Ух ты! Почти три. Ты давай-ка домой, а я поскачу к своим жмурикам. Свидимся завтра. В нее столько влили – до петухов не проснется.
– Погоди-ка… Она не умрет?
– Кто ж ей даст! Ко мне на прием и без Светки длиннющая очередь, а по блату я не работаю – принцип!
Я еду в церковь и ставлю свечу. Потом кушаю водку в облезлой кафешке и, доползя на карачках до вечера, возвращаюсь в пустую квартиру. Остается лишь выгулять Арчи и включить ему мультики. Он их не смотрит, а сторожит, охраняет: пса привлекают детские голоса. Только так я могу отвадить его от двери. Будь у нас дети, он служил бы им преданной нянькой. Но детей у нас нет, и причина такой недостачи во мне: плодовитый в словах, я на деле позорно бесплоден. Когда я дрочу, я безгрешен, ибо роняю не семя вотще, а каскад погребальных соплей. Изгоняю из бренного тела миллионы хвостатых покойников. Иногда мне приходит на ум, что я оттого-то и выбрал свое невеселое поприще, что закваска моя оказалась бракованной: подсознание ловчило, пытаясь облечь сухостой в декорации сада.