Лейтенант воротился через минуту.
– За джалаб сочтетесь потом, – похвалился он свертком под мышкой.
Мы опять куда-то свернули. На перекрестке дорожный порядок охранял запрещающий знак – осел в красном кружке. Похоже, в Эль-Ишак-аль-Гнилькрае имелся и свой пешеходный бульвар.
Как и положено на променаде, женщины в нашей толпе доминировали. Спереди распознать их можно было по дерзким глазам, обжигающим из-под чадры, сзади – по хинным узорам на щиколотках. Однако экзотикой были здесь не они: посреди квартала сновали два типа в темных очках откровенно нездешней наружности. На приставания водоносов в броских шляпах с торчащими перьями, готовых позировать им до утра за горстку дирхемов, чужаки внимания не обращали, зато как-то уж слишком охотно и прытко навели объективы своих фотокамер на нас. Махмуд крутанул небрежно усы и ткнул локтем в бок ординарца. Тот спрятал за спину ведра и взвился струной.
Когда съемка закончилась, лейтенант слегка поклонился, но с места не двинулся, а нахмурился и засопел. Ординарец прервал его размышления подобострастным курлыканьем, напирая на слово “хаммам”. Махмуд надул губы колбасками и проворчал:
– Странно. То иностранцев годами не встретишь, а то – на тебе!..
Я помахал чужеземцам рукой, чтобы привлечь их внимание. Невинный мой жест вызвал в них почти что смятение. Великан покрупнее в упор меня не замечал и взялся вытряхивать сор из длиннющей, как лыжа, сандалии, что до второго верзилы, тот и вовсе нырнул в переулок.
Чужеземца приветствовал я на трех языках, но ответом было молчание. Оно виновато кивало и разводило руками. Заключив, что это немой, я притворился, будто верчу руль в ладонях. Чужак замотал головой, а снятой сандалией указал мне на знак с ишаком. “Где под них раздобыли таких здоровенных ослов?” – подивился я про себя.
– Хуже нет, чем общаться с немыми, – посочувствовал мне лейтенант. – Ощущаешь себя дураком, одураченным дурнями. Американцы?
– По акценту похоже, – сказал я.
Махмуд ухнул меня кулаком по плечу:
– А вы неплохо держитесь в седле, сеньор кабальеро! Для поймавшего пулю в сердце – особенно.
Еще один такой хлопок, и я рассыплюсь бараньим дерьмом, подумал я и сказал:
– Давно собирался спросить. Твой беглый испанский… От кого ты его подцепил?
– От святой кармелитки Терезы: полицейская школа в Авиле. Кастилию знаю, как собственную жену. В Андалусию ездил три раза.
– А что за прикол был с Ихабом Ретхолько?
– Обычное дело: если мой не нравит твоя, а твоя сувает нос и пристала вопрос, мой непонималька. Мой болтает Саид, твоя злой и кричит, голый лезет из кожи. Кипит-кипятит, рот правду плюется, а мой слушает, ус мотает. Твоя-ма страдает, моя наслаждает… Усек?