— Да нет, я хотел всего лишь тебя поцеловать — вот и все.
— Может, лучше помолчишь?
— Не пойми меня превратно, Касси. Я всего лишь хочу, чтобы нам было друг с другом хорошо, чтобы мы снова стали друзьями.
— Да, друзьями по постели.
— Вот ты сейчас опять за свое. — Я укоризненно покачал головой. — Сначала ты пудришь мне мозги, заставляя меня поверить в то, чего нет, а затем, когда я начинаю делать то, что считаю правильным, ты обвиняешь меня в безмозглости и черствости.
— Это я-то пудрю тебе мозги? — возмущенно воскликнула Кассандра. — Рассказывать тебе о том, что я чувствую, — это значит пудрить тебе мозги?
— Ну да, — ответил я, не раздумывая. — Хотя… нет. Но ты всегда все усложняешь. С тобой ничто никогда не бывает просто.
— А если ты засунешь свой язык мне в рот, это все упростит?
— Боже мой! — воскликнул я, поднимаясь на ноги и устремляя свой взор в небо. — Уж лучше пойти и утопиться, чем пытаться разговаривать с тобой.
— Ну так давай, топись! — Кассандра показала рукой куда-то за борт судна. — Кто-кто, а я тебя удерживать не стану.
Разозлившись так, как уже давно не злился, я резко повернулся и ушел в носовую часть судна, то есть как можно дальше от этой мексиканки.
По-видимому, с той поры, когда мы жили вместе в Барселоне, абсолютно ничего не изменилось. Несмотря на влечение, которое мы испытывали друг к другу в силу несхожести — а может, наоборот, схожести — наших характеров, мы постоянно спорили и ругались, в том числе и по поводу всякой ерунды, в результате чего наша совместная жизнь превращалась в своего рода утомительные для тела и психики «американские горки»: то короткие подъемы, приводящие к приятной для обоих интимной близости и каким-то веселым похождениям, то долгие спуски, состоящие из ссор, перебранок и недопонимания.
Странным было то, что, несмотря на огромное облегчение, испытанное мною после нашего расставания, я должен был признать, что с течением времени все негативные воспоминания из моей памяти стерлись, а последние пару месяцев редок был тот день, когда я хотя бы раз не вспоминал Касси и не чувствовал, что скучаю по ней.
Понятно, что стычки вроде той, которая произошла между нами на корме этого судна, помогали мне помнить о том, почему мы уже больше не жили вместе.
Приблизительно в два часа дня, когда экваториальное солнце находилось прямо над нашими головами, мы покинули судно в толпе людей, пытавшихся побыстрее сойти на берег по узкому деревянному трапу вместе со своими тюками, чемоданами и детьми. Тем временем примерно такая же по величине толпа, стоявшая на берегу, уже напирала в противоположном направлении: этим людям хотелось подняться на судно как можно быстрее, чтобы занять самые лучшие места, где можно было бы повесить свои гамаки и валяться затем в них, дожидаясь, когда судно, отправившись отсюда в обратный путь, прибудет в Сантарен. К этой толпе добавились также два-три десятка торговцев с корзинами на головах — они продавали сушеную рыбу, прохладительные напитки и всякие безделушки, — а также множество голых по пояс носильщиков, громко предлагавших свои услуги всем тем, кому не хотелось самому тащить свой багаж. В общем, началась очень большая толкотня на очень маленькой и убогой речной пристани городишка Белу-Монти — последней пристани на реке Шингу, после которой эта река текла на протяжении примерно двух тысяч километров по девственной сельве. Это была самая дальняя и весьма расплывчатая граница того, что еще можно было бы назвать цивилизацией. Впрочем, если бы я знал,