— Шлайн, — сказал Ефим в телефон.
— Шемякин, — ответил я в тон и неожиданно для себя услышал его смех.
— Почему ты не спрашиваешь, отчего мне смешно?
— Может быть, тебя щекочет Воинова, пока Дубровин заламывает руки назад? — предположил я.
— Я смеюсь оттого, что больше здесь делать нечего. Ушла просьба министру повернуть интересующую нас персону домой. Мой смех — горький смех.
— Ну, тогда тоже я поехал домой. Слава богу, все кончилось.
— Пожалуй… Хотя характер интересующей нас персоны непредсказуем.
Я догадался, отчего смеется Шлайн и что он хочет мне этим сказать. На их совещании Дубровин, или кто-нибудь другой помимо Дубровина, попытался повесить Ефиму лапшу на уши. Просьбу в Москву не отсылали. Нас примитивно пытались выводить из игры. И ничем не рисковали. Потому что Шлайн приехал, по их мнению, только проверять анонимку, а меня, даже если мне и удавалось ещё оставаться живым, на этом свете вообще и в этой стране в особенности формально никогда не было.
— Все хорошо, — сказал Ефим. — Все складывается благоприятно… И еще. Компакт-диск с музыкой, о котором мы говорили, тебе оставили в магазине, не забудь заглянуть. Хорошо?
— Хорошо, — сказал я. — Вообще все хорошо!
Он деланно хохотнул. Мне уже не казалось, я определенно знал, что у Шлайна сдают нервы.
Кому нужна гибель Бахметьева? По существу, никому. Или, по крайней мере на данный момент, дело выглядит таким образом.
Следующий вопрос: предатель ли Дубровин? Этот второй вопрос тянет за собой третий: если все-таки нет, то кто тогда предает его?
Все три, какими бы не связанными ни представлялись, имели один общий ответ…
На Алексеевских информационных курсах имени профессора А. В. Карташева мастер-класс «Терроризм как культурный шок» вел старичок Сирилл Кленско. Говорили, будто из династии, владевшей подмосковным Клином. Кому и когда служил по своей нынешней специальности опростившийся владетельный потомок, трудно было сказать. Биографии, как и полагается специальному агенту высокого класса, он, конечно, не имел. Первое занятие князь начал с изречения. Воздел тряский от ветхости обрубок указательного пальца остальные были полностью, до косточек сожжены, судя по рубцам, кислотой и, скорее всего, под пыткой — и изрек: «Лучшие из террористов — те, кто до конца предан святому делу справедливости и мучим совестью из-за гнусностей и скверны, мучающих род человеческий». И попросил поднять руки считающих себя совестливыми, чтобы запомнить в лицо, а имеющих склонность к силовому искоренению несправедливостей — покинуть мастер-класс и больше не появляться.