Колониальная публика плевала на исполнительскую честность, поскольку музыка считалась только шумовым дополнением к столику. А столик в «Метрополе» пятьдесят шестого года прошлого века символизировал красивую жизнь евроазиатских везунчиков, снимавших «русских девушек» за стакан красного и барбекю. Традиция именно так обозначать белых леди доступных достоинств распространилась от Токио до Рангуна и держалась потом ещё лет десять. Как же я мечтал заделаться сутенером! Гамаши, комбинированные штиблеты, настоящий пробковый — не из прессованной макулатуры, как у отца, — шлем…
Вот ведь какое вышло совпадение в Таллинне.
Я верил в приметы. Эта сулила неудачу и унижение, которые всю жизнь сопровождали отца…
— Мне угодно, — сказал я. — У вас ощенилась палевая сучка чау-чау, и у неё великолепные щенки. Хотелось бы заполучить одного.
Стародавняя мелодия, ненавистная с детства, не позволяла расслышать, есть ли кто ещё в соседних помещениях.
Тоодо Велле, припадая на левую ногу, подобрался к двери лавки и резко распахнул её, будто в намерении застукать подслушивающего. Шлепая войлочными ботами по брусчатому тротуару, он изобразил проверку дизайна за стеклом своей попсовой выставки. Костистое лицо господина Велле схлопотало от неонового арбалетчика два заряда — синий и красный — и на минуту словно бы покрылось гематомой. Я с тоской наблюдал, как старикан, ослепленный рекламными вспышками, обшаривает невидящими глазами переулок и с таинственным видом возвращается к прилавку.
Булочник в витрине напротив, слава Богу, исчез.
Я притворил дверь за скелетом, вернувшимся с холода.
— Спасибо, — сказал он рассеянно. И, помолчав, добавил: — Не думаю, что щенки элитные. Вязка получилась внезапной, знаете ли… Осенний помет. После летних деревенских свиданий…
Он хихикнул.
— Мне говорили, что родились красавцы.
— Что ж, и такая молва иной раз честь. Вам наши цены известны?
— Мне сообщали, что щенки в Таллинне продаются на вес. Почем же килограмм собачьего мяса, господин Велле? — спросил я, ощущая себя актером театра абсурда.
— Кобелька или сучки, господин Шемякин?
Повернув голову в сторону ширмы, Велле крикнул:
— Марика! Марика!
Музыка оборвалась. Откуда-то сверху застучали каблучки. Затем из-за ширмы появилась Марика. На ней были свитер с глубоким вырезом на плоской груди и просторные черные брюки. Нечто неладное чувствовалось в том, как крупные складки кашемировой материи ниспадали на узкие носки синих туфель. Возможно, ими кончались протезы.
— Подмени меня, дочка, — сказал Велле.
Похоже, семья состояла из хромых.