На той же странице внизу подверстана фотография: независимый член парламента Энтони Сэвидж в аэропорту Хитроу на пути домой из Югославии. Вышеупомянутый десяток проницательных читателей мог бы, пожалуй, связать одно с другим, остальным это и в голову не пришло. Я перехватил взгляд Пабджоя:
- Этот подонок Киллигрю опять ввязался, - сказал он. Я помолчал, подождал, что последует дальше.
- Паршивая ищейка, - продолжал шеф. - Рыщет повсюду, и чего он наскреб, скажи на милость? Никчемный член парламента, который всерьез полагает, будто Андропов так прямо и позакрывает психушки, если ему о них скажут. Совершает, видите ли, большой восточно-европейский вояж, не различая оттенков красного цвета, присущих тамошним странам. Заглядывает к товарищам из Варшавы, оттуда в Москву, распространяется там насчет английской выжидательной политики, покуда его водкой не накачали и так далее. Черт бы с ним, но Киллигрю весь последний год его пас, а этот недоумок установил контакты с парой-другой третьих секретарей посольств и передавал им копии протоколов заседаний парламентских комитетов. Ничего в этом особенного нет, - разве что передавал он их через дупло в третьем от входа дубе в Ричмонд-парк или где там ещё эти русские умельцы придумали.
- Вообще-то, - сказал я, - Киллигрю этим и обязан заниматься.
- Вообще-то, - повторил Пабджой с кислой миной, - Киллигрю превышает свои полномочия и действует через наши головы.
- Да кому это повредило, кроме самого Сэвиджа?
- Беда в том, что правительство теперь просто обязано принять меры, раз уж пресса сочла своим долгом оповестить всю страну. А русские отплатят нам той же монетой. И парочка лучших моих сотрудников вылетит из Москвы, получив под зад коленом. А где мне взять им замену, а, Кэри? Когда работать никто не хочет и не умеет?
Я изобразил лицом нечто вроде сочувствия.
- Какого черта, - продолжал Пабджой, - нам не дают действовать спокойно, как подобает цивилизованным разведчикам? Зачем подымать трезвон по поводу каждого третьестепенного шпиона?
- Действительно - зачем?
- Поговорю-ка я с кем-нибудь из русских, - задумчиво сказал Пабджой. С Геннадием, скорее всего. Может, уладим как-нибудь. Но Киллигрю такую кучу расшевелил, черт бы его побрал...
На том я и ушел, а когда полчаса спустя он меня снова вызвал, в его кабинете восседал Хенк Мант - раскинулся в кресле с блаженным видом.
Минут двадцать я отчитывался - пришлось ввести американца в курс дела, ничего не скрывая: изложить историю Марка Сегюра и объяснить, как я вышел на Бракони. Пока я говорил, Эндрью Пабджой помалкивал, вертя в пальцах карандаш и только потом задал вопрос: