В милиции взялись за дело рьяно, но вскоре сникли. В смерти девушки не было ничего криминального. Она умерла от разрыва пищевода, объевшись варениками. Несчастная осталась неузнанной – документов при ней не было. Ее похоронили за счет муниципалитета в безымянной могиле.
Вещи Элианы поделили между собой служащие гостиницы. Зеркало досталось горничной, молодой, русоволосой, круглолицей. У нее был жених – русский офицер.
У Анны болит голова и звенит в ушах. Нет, это звонят в дверь. Анна набрасывает халат, идет открывать и с ужасом видит кровавые следы на паркете. Она понимает, что открывать дверь ни в коем случае нельзя. Это безумие. Мара подкидывается на коврике и начинает оглушительно лаять. Анна грозит питомице пальцем, словно собака может понять ее жест. Кажется, Мара все-таки понимает, но это не помогает, потому что дверь открывается без участия Анны, и она мысленно хватается за голову. Как она могла забыть!
Идиотка.
Сама же дала ключи Алексееву.
На секунду Анна видит себя со стороны – банный халат поверх ночной рубашки, волосы растрепаны, и на лице наверняка кровь, она помнит теплые брызги… И руки, ее руки – они тоже в крови, под ногтями запеклась кровь, она словно на бойне побывала, да Алексеев закричит в голос, когда увидит все это!
Но он видит и не кричит. Вообще ничего не говорит, только молчит и смотрит. Потом здоровается.
– Привет.
– Привет, – отвечает Анна, торопливо приглаживая волосы. – Ты будешь пить чай? Я… я варила клубничное варенье.
Клубничный сок. Пусть считает, что я перемазалась в клубничном соке.
Но тут же Анна одергивает себя. Алексеев врач – неужели он не отличит кровь от клубничного сока? Но тот опять-таки ничего не говорит, берет ее за локоть и ведет к дивану.
– Сядь, прошу тебя.
Анна послушно садится.
– Надо поставить чайник.
– Подожди. Мы успеем выпить чаю. Давай поговорим. Скажи, что происходит?
– О чем ты? – удивляется Анна. – Я все же поставлю…
– Мне надо с тобой поговорить, – с нажимом повторяет Алексеев.
– Мы уже разговариваем.
– Анна, что с тобой происходит?
Она ждала чего-то в этом роде, но вопрос ставит ее в тупик.
– Да… ничего. Ничего особенного. Я такая же, как всегда.
– Нет, – возражает Алексеев. Он спокоен, но губы у него подрагивают. – Ты очень изменилась.
– Немудрено. После того, что мне пришлось пережить…
– Ты не так меня поняла. Ты изменилась с тех пор, как вселилась в этот дом. Я не хочу умалять твоих страданий после пережитого. Но мне кажется, твое состояние должно было уже улучшиться, а не усугубиться. Ты стала очень нервной, похудела, у тебя странно блестят глаза. Ты все время уезжаешь куда-то. Мы перестали разговаривать. Раньше мне казалось, ты не безразлична ко мне…