- Ч-что? - последняя реплика толстяка заставила "байкера" оторопеть.
- Режь, говорю. Она, знаешь, заслужила.
- Не понимаю... - сын Кобаяси точно был озадачен.
- Чего тут непонятного? Режь, говорю, ее. По горлу чик - и готово. Ну а что? Ей это будет полезно, хотя зарезанной быть - это, конечно, неприятно.
- Не понимаю... Ты пришел сюда за ней! Так зачем ты подначиваешь меня?!
- Потому что как только ты ее зарежешь, я сделаю в тебе большущую дыру вот этим вот самым пистолетом. А все потому, что буду убивать мразь, зарезавшую юную дуру.
- Юную дуру?! - внезапно рассмеялся "байкер". - Как бы не так! Она не дура. Она - злобная самолюбивая тварь, способная только творить зло! Она как гнилой фрукт, снаружи красивая, но внутри полна яда. Она сознательно выбирала свой путь. И я его здесь закончу!
Пока он говорил, Китами смотрела на Сэма. А он смотрел на нее. И что больше всего удивило Дзюнко - слова, произнесенные Ватанабэ в ее адрес вдруг заставили ее увидеть за их внешней формой совсем другой смысл. Да, он говорил так же, как говорили бы все эти обезьяны, которые были ей столь ненавистны, как этот ублюдок, что сейчас приставил к ее горлу нож. Но при этом... При этом Ватанабэ, столь нелюбимый ею Ватанабэ, говорил таким тоном, будто речь шла не об убийстве ненавидимой всеми вокруг ведьмы, а о легком порицании нашкодившего ребенка, талантливого и всеми любимого. О порицании, что пойдет только на пользу растущему дитятку.
- Это ты так хочешь мне доказать, что делаешь доброе дело, запарывая девчонку как свинью? - ухмылка Ватанабэ стала шире.
- Я ничего тебе не буду доказывать!
- Но ты уже доказываешь. Потому что все вы, засранцы, похожи. Вам ведь не убить важно, и не дело сделать. Вам важно, чтобы кто-то, кто угодно, вашу точку зрения увидел и, желательно, принял, восхитился или, на худой конец, тупо поржал. Вы же все внутренне так и трясетесь от желания быть услышанными. Каким бы ни был внешний предлог.
- Да пош-шел ты!
Кожанокурточного, кажется, проняло. Он сильно сжал плечо Китами, уводя руку с кинжалом в сторону. А в следующий миг она ощутила, как лезвие вспарывает кожу у нее под подбородком. Он коротко полоснул по горлу, не особенно целясь, но усердно давя на кинжал, чтобы порез оказался достаточно глубоким. С вялым удивлением Дзюнко обнаружила, что чувство человека, которому перерезают горло, состояло не из боли, которая как-то скромно ушла на задний план, а в брезгливости. Брезгливо было ощущать, как лезвие неприятно движется, рассекая плоть и чуть ли не скрипя при этом. Так противно... И совсем не больно, по какой-то причине.