— У меня есть к вам маленькая просьба, лорд Пауэрскорт, совсем крошечная просьба.
— О чем говорить, генерал, конечно же я вас слушаю, — любезно ответил Пауэрскорт, взмолившись про себя, чтобы милостивый Господь простил ему и это прегрешение, и все другие грехи.
— Я буду вам чрезвычайно признателен, лорд Пауэрскорт, если вы найдете возможность пересказать мне самую соль вашего разговора с государем — где это будет касаться мистера Мартина.
Пауэрскорт подумал, что льстивый Хватов ему, пожалуй, еще противней, чем Хватов-садист. И не в первый раз отметил, что встреча Мартина с царем имеет какую-то непостижимую притягательность для секретных служб. Причем Хватов, похоже, определенно не имеет никакого представления о том, что тогда обсуждалось и что было решено.
— Генерал Хватов, — сказал Пауэрскорт, слегка расслабившись и переведя дыхание. Похоже, положение его оказалось немного лучше, чем казалось еще пять минут назад, — Хватов явно заинтересован в том, чтобы он оставался в живых, по крайней мере, до завтрашнего вечера. — Я уверен, вы понимаете ту ответственность, которую человек в моем положении несет перед своим правительством, в особенности же в таком деле, как расследование гибели дипломата высшего ранга, и все последствия, которые может иметь утечка данных… Однако будьте покойны: если я найду способ помочь вам в том, о чем вы просите, я непременно это сделаю.
И пусть Господь помилует мою бессмертную душу, продолжил он про себя.
Однако у Хватова в запасе была еще одна карта.
— Так уж случилось, что мне придется быть здесь, на службе, как раз в то время, когда вы будете возвращаться из Царского Села. Может, вас не затруднит зайти по дороге?
А Мартин — он что, тоже зашел на набережную Фонтанки по дороге из Александровского дворца? Неужели это было последнее, что он видел в своей жизни? Пауэрскорту стало тоскливо.
— Боюсь, мой посол захочет услышать новости первым, генерал. А вот на следующее утро, не сомневайтесь, приду.
Выходя с Хватовым, семенящим рядом, из здания, Пауэрскорт отметил, что вонь усилилась и стала особенно отвратительна. Незаметно принюхавшись, он решил, что это-горелое мясо: святой Лаврентий в очередной раз принес свою жертву Господу.
У него были сальные волосы, черные ногти, длинные и загнутые, как на птичьих лапах, и нестриженая, лохматая борода. Он пах деревней, навозом, дегтем, немытым телом — короче, тем крестьянским духом, который нечастый гость в великосветских салонах. Самым замечательным в нем были его глаза, невзрачные, глубоко посаженные, серые, — но когда он говорил, они искрились лучистым светом. Отец Григорий Распутин был последней сенсацией в тесном мирке петербургских любителей спиритических сеансов и прочих способов общения с загробным миром. Он утверждал, что обладает двумя отличительными особенностями, дающими право называться старцем, и что пришел он из Сибири очистить столицу от распада и загнивания. Распутин твердо верил в свою святость. Разве он не прошел всю Россию с востока на запад, да не один раз, а дважды? Разве не совершил паломничества в Святую землю? И разве не способен он исцелять людей от их хворей? Свидетелей тому немало. Люди говорили, он может даже останавливать, заговаривать кровь.