Наконец, когда у Пауэрскорта не осталось сил смотреть на эту страшную расправу, пальба прекратилась. Вся площадь была покрыта мертвыми и умирающими. Конники, не успокоившись тем, что усеяли все вокруг изрубленным людом, преследовали тех, кто бежал или понуро брел в сторону рабочих районов города, в сторону дома, где надеялся обрести безопасность. Настигнутые ударом шашки, те, кто не сумел увернуться, валились наземь, чтобы умереть на улицах имперской столицы.
Но это было не все. Наступил черед тех, кто шел колонной к Троицкому мосту. Шапоров, не отпуская руки Пауэрскорта, рыдал в голос. Де Шассирон стоял белый как мел. На этот раз военные устроили бойню в обратном порядке. Сначала за дело взялась пехота. Залп за залпом палила она в голову колонны, проникая все глубже в людскую массу по мере того, как те, кто оказался в ближнем ряду, падали замертво на месте или, повернув, пускались бежать. Затем, когда сравнительно стройная до того колонна превратилась в обезумевшую толпу раненых и испуганных людей, причем некоторые упрямо стремились к своей безнадежной цели, к Дворцовой площади, а другие бросились назад, к дому, — вмешалась кавалерия и с криками ненависти к посмевшей открыть рот черни принялась рубить демонстрантов. Пауэрскорт видел в свой бинокль, как какой-то драгун одним ударом размозжил голову жертве, а потом, издав победный вопль, плюнул на мертвого, когда тот медленно валился навзничь.
Остатки демонстрантов, еще не пролившие кровь, и те, кто прибился к ним из других колонн, между тем вышли на Невский в отчаянной попытке все-таки дойти до Зимнего. Их встретили ружейные залпы и конники с шашками наголо. Но колонна, пополнившаяся теперь студентами и зеваками, неодолимо двинулась вперед. Солдатам было приказано разогнать ее, действуя кнутами и ударами шашек плашмя. Когда выяснилось, что действия это не возымело, снова началась пальба. Пауэрскорт в ужасе видел, как девушку, взобравшуюся на железную ограду, пригвоздило к ней градом пуль. Вопли раненых и умирающих поднялись к крыше Строгановского дворца. Подростка, который забрался на конную статую, сбросило артиллерийским ударом. Раненые и убитые дети падали с деревьев, на ветвях которых устроились, чтобы больше увидеть. Было уже без двадцати два, совсем немного оставалось до намеченной встречи с царем. Огромное множество людей, теперь уже мрачных и молчаливых, наливаясь гневом, повернуло к дому. И только когда на Невском, густо усыпанном мертвыми, осталось лишь несколько раздробленных стаек, спешащих прочь в сторону Московского вокзала, — только тогда пальба прекратилась. Уланы торопили прочих разойтись, погоняли, ударами заворачивали упрямцев, не желающих подчиняться. Пауэрскорт смотрел, как какой-то кавалерист, наклонясь к земле, наколол на свою шашку целую пачку каких-то бумажек, и терялся в догадках, что бы это могло значить, пока двое других уланов не подтащили к кавалеристу умирающего, который был весь в крови. Конец шашки с наколотыми на нее бумажками полили свежей кровью, нашли на Мойке ближайшую полынью и сбросили в бурлящую воду остатки прокламаций — потому что да, это были листовки. Требования права голоса, свободы слова, представительного собрания, равенства всех перед законом — все мечтания отца Георгия Гапона и ста сорока тысяч его сторонников оказались в черной реке.