— Господин начальник, а чего это за мной столько солдат отправили? Неужто я такая важная личность? — осведомился я у старшего охранника.
Он скривился с отвращением:
— Тварь ты этакая! Я бы тебя и тащить не стал — башку бы отрезал на месте, в знак того, что нашёл, а начальник лагеря потребовал, чтобы тебя живым доставили! Типа — шаман тебя видеть хочет! Вот только мне не было сказано, что тебя надо с руками и ногами доставить, а особенно с языком, и если ты, вонючка толстожопая, не перестанешь болтать, я отрежу тебе язык прямо тут, на месте!
Я благоразумно заткнулся и задумался — шаман? Это тот шаман, что вылечил меня в прошлый раз? С одной стороны — я ему благодарен, хотел он или нет, но спас меня, когда я умирал, иссечённый кнутом, с другой стороны, если бы не его желание меня посмотреть, я бы спокойно ушёл от преследователей, перебравшись за реку, и никто не стал бы тратить столько усилий, чтобы меня ловить. Так-то, оно, если взвесить — первое перевешивает второе. Вряд ли сейчас они меня засекут до смерти, раз решили доставить живым. Впрочем — кто знает? Может они любят смотреть на зрелище наказания штрафников, как сказал один из солдат. Только мне, почему-то, в это не верилось — если это касалось нынешней ситуации и мне я лично — не хочется же верить в плохое, со мной же ничего такого не может случиться по определению!
Переправа через реку прошла спокойно, без эксцессов — никаких чудовищ не вылезло, никто не попытался сожрать меня, выпрыгнув из воды — впрочем, солдаты были довольно напряжены и стояли за высокими бортами, с луками наготове — похоже на то, что попытки сожрать людей, переправляющихся через реку были обычным делом.
Лодка приводилась в движение длинными вёслами, за которыми сидели рабы, так же проклинающие меня, как и охранники — просто какое-то поветрие пошло — все меня ненавидят и всем я насолил в этом мире! Я даже почувствовал к себе почтение — это же надо так ВСЕМ нагадить! Видимо, у меня талант. Почему рабы, сидевшие на вёслах, не залюбили меня? А попробуйте грести против течения, вместо того, чтобы сидеть в лагере, в тени от дерева. Никто не радуется лишней работе, вот и они ей не обрадовались.
К тому времени, как я вошёл в знакомые ворота лагеря, состояние моё ухудшилось — меня мотало, в глазах, теперь отлично всё видящих, метались красные искры, а весь мир качался и шумел, как Ниагарский водопад. Или это у меня в ушах шумело? В общем — мне было очень хреново. Хватило меня только на то, чтобы войти в ворота лагеря, сделать шагов пятьдесят, к помещению коменданта, и там я упал навзничь, в нагретую солнцем пыль. Я уже не видел, как меня несли, обмывали, раздевали. Потом узнал, что был без сознания трое суток.