Сколько это животное крови у меня испортило за те два года, что мы прожили вместе, и описать невозможно!.. Всё честолюбие Святецкого состоит в том, чтобы считаться нравственным «трупом». Среди посторонних он разыгрывает из себя пьяницу, хотя сам по себе вовсе не пьяница… Вливает в себя две или три рюмки водки и оглядывается, замечаем ли мы; а если не уверен в этом, то толкает кого-нибудь из нас локтем и, смотря исподлобья, спрашивает подземным голосом:
— Правда, как я низко упал, а? — правда?
Мы отвечаем ему на это, что он глуп. Тогда он впадает в бешенство, и ничем невозможно его привести в самое скверное расположение духа, как неверием в его нравственное падение. При всём том, он чудеснейший парень с головы до ног.
Раз мы заблудились в горах в Зальцкаммергуте, около Zeell am See.
Так как наступила ночь и голову сломать было не трудно, то Святецкий говорит мне:
— Слушай, Владек, так как у тебя талант больше, то тебе больше и беречься надо. Я пойду вперёд… Если слечу, ты просидишь на месте до утра, а утром как-нибудь найдёшь дорогу.
— Нет, — говорю, — ты не пойдёшь вперёд, пойду я; потому что у меня глаза лучше.
А Святецкий:
— Если я не сломаю шею здесь, то всё равно издохну в канаве, — мне один конец…
Мы начинаем спорить.
В это время делается темно, как в погребе. В конце концов, мы решаем бросить жребий. Бросаем.
Святецкий вытягивает узелок и идёт вперёд.
Мы подвигаемся. Сначала тропинка довольно широка, потом становится всё уже. Насколько можем судить, направо и налево — пропасти, почти бездонные.
Хребет становится ещё уже и, кроме того, обломки выветрившейся скалы скатываются вниз из-под наших ног.
— Я иду на четвереньках, иначе нельзя! — говорит Святецкий.
Действительно, иначе нельзя. Мы опускаемся на четвереньках и идём дальше, как два шимпанзе.
Но вскоре оказывается, что и из этого толку мало. Горный хребет становится не шире конского. Святецкий садится верхом, я за ним и, опираясь руками, мы оба подвигаемся вперёд с большим ущербом для нашей одежды.
Немного погодя я слышу голос Святецкого:
— Владек!
— Что такое?
— Хребет кончился.
— А дальше что?
— Пусто… должно быть пропасть.
— Возьми какой-нибудь камень и брось, — послушаем, долго ли он будет лететь.
В темноте я слышу, как Святецкий щупает руками, чтобы найти какой-нибудь камень, и потом говорит:
— Я бросаю, слушай!
Мы настораживаем уши.
Тишина.
— Ты ничего не слыхал?
— Ничего!
— Хорошо мы устроились! Должно быть не меньше ста сажень.
— Брось ещё раз!
Святецкий находит более крупный обломок и бросает.
Ни малейшего звука.
— Что, там дна нет, что ли? — говорил Святецкий.