Анетта слушала его, вникая в каждое слово; он чувствовал — по тому, как она на него глядела, по ее сосредоточенному виду, — что она действительно слушает, а не притворяется, думая о своем: о том, что скоро опять на поезд, ехать почти всю ночь, и билеты дорогие, даже со скидкой, а потом в Париже делать пересадку, тащиться на метро на другой вокзал… Поль замолчал. Что это он, в самом деле, все о работе да о работе? Хотя, если честно, ведь это и была вся его жизнь, ну почти вся, эта самая работа, которую он не выбирал, которая свалилась на него, когда его привезли во Фридьер. Лично ему всегда нравилось возиться с машинами. Но кто его спрашивал? Родители все решили за него, а дядьки ничему его не учили. Он просто наблюдал за тем, как работали они, и учился сам, как говорится, по ходу дела. Но это оказалась хорошая работа. Он не выдержал бы, если бы пришлось жить в городе, ходить на завод, или торговать, или сидеть в конторе. Каждый день ездить туда-сюда и выполнять чужие приказы. Вот что самое главное — он не хотел над собой начальников. Те крестьяне, что так любят жаловаться, почему-то все время забывают о том, что над ними нет начальников. Взять хотя бы его дядек — разве они могут ему приказывать? Ну да, с ними бывало нелегко, раньше, когда ему было лет двадцать пять или тридцать; они же упрямые, каждый по-своему, и держатся за свои привычки; вот и тогда они ничего не желали менять, не понимали, что он хочет как лучше, и сопротивлялись изо всех сил. Хлопали дверями. Не разговаривали с ним. За едой утыкались в телевизор. Николь хоть и сестра, а тоже играла в молчанку и только злобно на него косилась. Хуже всего было по утрам, когда ни свет ни заря надо было вставать и в темноте идти в коровник, доить коров; дядьки тоже приходили, но с ним даже не здоровались, делали вид, что его не замечают, смотрели сквозь него, как будто он прозрачный. А ведь они втроем — трое сильных мужчин, и это не считая Николь, которая занималась телятами, — вполне могли между собой договориться и устроить что-то вроде дежурств, тогда не пришлось бы всем вставать в такую рань, особенно зимой. Но в конце концов все как-то рассосалось само собой; наверное, это нормально, когда молодые и старые ссорятся: конфликт отцов и детей. Но те времена прошли, теперь все более или менее наладилось, они поняли, что он был прав. Им обоим уже за восемьдесят, но они еще работают, хоть и не так, как раньше; на них овцы, домашняя птица, кролики и огород — им хватает. И забот с ними никаких, не то что некоторые старики, всякие ведь есть, иной раз такое учудят…