…Мама будет говорить:
- Доченька! Как же ты могла?
…Папа скажет:
- Мне трудно уважать тебя после этого.
Павлик, Павлик! Он перестанет с ней разговаривать. Он отделится от нее стеной, и это будет самое ужасное для всех них. И ей придется пробивать эту стену, потому что она без него не может и потому что знает: она виновата и заслуживает этой стены.
Машка посмотрела на брата, а тот смотрел на Милку, и в глазах его было неприятие, а Милка смотрела на него, и в глазах у нее была мольба. И Машка подошла, отодвинула толстую суконную штору и показала на дверь.
- Вот здесь я все слышала! - сказала она. - Все!
- Там же кладовка! - не поняла Лариса.
- В нее можно войти! - ответила Машка.
Это неверно, будто правда все распутывает и делает ясным. Правда способна и на другое, она может все запутать, усложнить, а потому, что она - правда, выбираться из всего ею сотворенного бывает подчас гораздо сложнее, чем выбираться изо лжи.
Об этом подумала сейчас Лариса. Ведь, в сущности, ничего не значило полученное от Машки объяснение, а выходит, ее оправдание. Не могли слова этой девочки с горящими честными глазами изменить то, что уже превратилось в каменные руины. Не могли исчезнуть слова Милки. Они навсегда останутся в этой комнате. Они приняли вид вещей и будут теперь тут всегда. Вот диван с прожженной спичкою спинкой - это «правильно тебя не любит папа», а кресло-качалка - это «ненавижу», штора на двери в ту, чужую квартиру - это, собственно, и есть «я жить с тобой не хочу». Ну и что, если малышка подслушивала в кладовке? Ну и что? Разве из-за нее родилось все это здесь! Просто девочка посмотрела в замочную скважину, и все тайное стало явным.
«Ненавижу!» - сказала Милка, которую она родила. Как же теперь жить дальше? Лариса начала подбирать вещи - странно, бутылка уже давно из холодильника, а оставалась холодной. Она приложила ее ко лбу, не думая о том, что это нелепо, приложила инстинктивно, прижимаясь ко всем завоеванным водкой медалям, и тут услышала тонкий, звенящий голос мальчика:
- Сейчас же извинись перед мамой! - Это Павлик крикнул Милке.
- Извините меня, - сказала Машка.
- Уходите отсюда! - сжимала кулаки Милка. - Сейчас же уходите вон!
- Я никуда не уйду, пока ты не извинишься, - тихо повторил Павлик. - Хотя я просто не понимаю, как ты посмеешь жить после этого…
- Посмеет, - печально усмехнулась Лариса. - Она у меня здоровенькая и храбренькая. Вы идите, дети, мы как-нибудь сами… У нас вечером поезд.
- Я не уйду! - У Павлика дрожал голос, и Машка знала, что это высшая степень его гнева. - В конце концов, мы во всем виноваты…