Свечников остался глух к этим аргументам. Для него важен был вопрос массовости, а похвалиться многочисленностью идисты не могли, во всем мире их насчитывалось человек триста, в городе – четверо, да и те по своим политическим взглядам тяготели к анархизму.
Гомаранисты с пеной у рта доказывали, что с Даневичем никакие компромиссы невозможны, но Свечников, войдя в правление клуба, первое время проявлял терпимость в надежде избежать раскола и хотя бы на местном уровне сохранить единство эспер-движения в пределах допустимой фракционности. Лишь к весне 1920 года очевидно стало, что это утопия.
Даневич первым начал военные действия, вызвав на публичный диспут презираемых им заменгофцев. Так, всех валя в одну кучу, он именовал и эспер-пацифистов типа Сикорского, и группу Варанкина, и близких ей лантистов, и пролетарских эсперантистов. Диспут прошел в университете и закончился потасовкой, после чего отношения порваны были напрочь. Идистов исключили на общем собрании членов клуба, однако вскоре к ним переметнулось несколько интеллигентов. Даневич принял их с распростертыми объятиями. Оправдываясь, перебежчики ссылались на труды де Бофрона, будто бы сильно их впечатлившие, но на самом деле это был завуалированный под формальные расхождения протест против проводимой Свечниковым генеральной линии. Кому-то не хотелось участвовать в коллективном переводе на эсперанто материалов Конгресса 3-го Интернационала, других пугала перспектива по мобилизации угодить на Польский фронт в составе отряда особого назначения, который мечтал сформировать Свечников. После того как он вынес на обсуждение этот проект, лагерь Даневича пополнился еще тремя ренегатами.
Тогда же под его мятежное знамя встали трое городских непистов во главе с Петей Поповым.
Язык непо, детище московского математика Федора Чешихина, тоже был создан из эсперанто, но на основах, прямо противоположных принципам де Бофрона. На взгляд Чешихина, творению Заменгофа недоставало как раз логики, а хаоса там было в избытке. В отличие от идистов словарный запас эсперанто он сохранил в неприкосновенности, зато радикально переработал грамматику. Слова остались прежними, но отныне должны были жить по Чешихину, а не по Заменгофу. Отсюда и название языка, думал Свечников, пока не узнал, что непо на эсперанто значит «племянник». Этот язык был не прямым его потомком, как идо, а боковой ветвью по нисходящей линии.
Для Даневича доктор Заменгоф был скучный педант, усвоивший все пороки талмудистской науки, для Попова – неряшливый местечковый мечтатель без царя в голове. Трудно было вообразить, что идисты когда-нибудь объединятся с непистами, но тех и других роднило страстное желание расплеваться с общим прародителем. На этой платформе они в итоге и сошлись. Правда, не вполне ясно было, кто из них представляет собой правую оппозицию, а кто – левую. Разобраться в этом простом, казалось бы, вопросе Свечников не мог и мучился, не понимая, с кем следует бороться в первую очередь.