Минут десять все шли молча. Гаррати испытывал странную радость от присутствия Макврайса.
— Я начинаю видеть кое-что во всем этом. Пит, — сказал он. — Тут есть порядок. Не все здесь бессмысленно.
— Да? Не стоит на это рассчитывать.
— Он говорил со мной, Пит. Он не был мертв, пока они не застрелили его, Пит. Он был живой. — Сейчас это обстоятельство представлялось ему самым важным в истории Олсона. И он повторил: — Живой.
— Думаю, это не имело никакого значения, — сказал Макврайс, утомленно вздыхая. — Он был всего лишь номером. Пунктом в списке. Номер пятьдесят три. И это означает, что мы чуть ближе к завершению, ничего больше.
— Ты же на самом деле так не думаешь.
— Не надо мне объяснять, что я думаю, чего не думаю, — сердито сказал Макврайс. — Оставим этот вопрос, хорошо?
— По-моему, до Олдтауна осталось миль тринадцать, — сказал Гаррати.
— Да начхать!
— Не знаешь, как там Скрамм?
— Я ему не доктор. Может, сам с ним понянчишься?
— Черт, да что тебя грызет?
Макврайс громко рассмеялся:
— Мы с тобой здесь, мы здесь, и ты еще спрашиваешь, что меня грызет! Вопрос о подоходном налоге в будущем году, вот что меня грызет. Вопрос о ценах на зерно в Южной Дакоте, вот что меня грызет. Олсон, у него вывалились кишки, Гаррати, в самом конце он шел, а у него кишки вываливались, вот что меня грызет, вот что меня грызет… — Он замолчал, и Гаррати заметил, что он борется с позывами к рвоте. Потом Макврайс резко произнес: — Скрамм плох.
— Правда?
— Колли Паркер потрогал его лоб и сказал, что он весь пылает. И он бредит. Говорит что-то о жене, о Финиксе, Флагстаффе, что-то бормочет об индейцах хопи, о фарфоровых куклах… Трудно понять.
— Он еще долго сможет продержаться?
— Да кто же знает? Он может всех нас пережить. Он сложен как бык, и он страшно старается. Боже, как я устал.
— А как Баркович?
— Начинает понимать кое-что. Он знает, что многие из нас были бы рады видеть, как он покупает билет и отправляется на ферму. Он настроился пережить меня, маленькое дерьмо. Не нравится, как я колю ему глаза. Да ни к чему, конечно, вся эта хренотень. — Макврайс опять издал громкий смешок. Гаррати не нравился этот его смех. — Но он боится. С легкими у него получше, а вот ноги почти обессилели.
— У нас у всех так.
— Ну да. Впереди Олдтаун. Тринадцать миль?
— Правильно.
— Гаррати, можно я тебе кое-что скажу?
— Конечно. Я унесу это с собой в могилу.
— Вероятно, так и будет.
Кто-то в первых рядах зрителей запустил хлопушку, и Гаррати с Макврайсом вздрогнули. Женщины закричали, дородный мужчина выругался; рот у него был набит попкорном.