— Предупреждение шестидесятому, — сказал солдат. — Второе предупреждение.
— Послушайте, я нагоню, — очень убедительно заговорил Ларсон. — Я просто отдыхаю. Не может же человек все время идти. Ну не все же время! Правильно я говорю, ребята?
Олсон прошел мимо него с коротким стоном и отшатнулся, когда Ларсон попытался дотронуться до его штанины.
Гаррати почувствовал, как кровь пульсирует в висках. Ларсон получил третье предупреждение… Теперь до него дойдет, подумал Гаррати, вот сейчас он поднимется и рванет дальше.
По всей видимости, до Ларсона наконец дошло. Он вернулся к реальности.
— Эй! — послышался за спинами Идущих его голос, высокий и встревоженный. — Эй, секундочку, не делайте этого, я встаю. Эй, не надо! Не…
Выстрел. Путь в гору продолжался.
— Девяносто три бутылки на полке, — тихо проговорил Макврайс.
Гаррати не стал отвечать. Он смотрел под ноги и шел вперед, полностью сосредоточившись на единственной задаче: добраться до вершины холма без третьего предупреждения. Этот подъем, этот чудовищный подъем должен же скоро кончиться. Он обязательно кончится.
Кто-то впереди издал пронзительный, задыхающийся крик, и карабины выстрелили одновременно.
— Баркович, — хрипло сказал Бейкер. — Это Баркович, я уверен.
— А вот и нет, козел! — отозвался из темноты Баркович. — Ошибка — сто процентов!
Они так и не увидели парня, который сошел вслед за Ларсоном. Он шел в авангарде, и его успели убрать с дороги до того, как основная группа подошла к месту его гибели. Гаррати решился поднять взгляд от дороги и тут же об этом пожалел. Он увидел вершину холма — едва-едва увидел. До нее оставалось примерно столько, сколько от одних футбольных ворот до других.[8] Все равно что сто миль. Никто ничего не говорил. Каждый погрузился в свой отдельный мир страданий и борьбы за жизнь. Невероятно долгие секунды, долгие, как часы.
Неподалеку от вершины от основной трассы отходила незаасфальтированная проезжая дорога, и на ней стоял фермер с семейством. Старик со сросшимися бровями, женщина с мелкими острыми чертами лица и трое подростков — судя по виду, все трое туповатые, — молча смотрели на проходящих мимо ходоков.
— Ему бы… вилы, — задыхаясь, выговорил Макврайс. По его лицу струился пот. — И пусть… его… рисует… Грант Вуд.[9]
Кто-то крикнул:
— Привет, папаша!
Ни фермер, ни его жена, ни его дети не ответили. Они не улыбались. Не держали табличек. Не махали. Они смотрели. Гаррати вспомнил вестерны, которые он во время оно смотрел по субботам; там герой оставался умирать в пустыне, а над его головой кружили сарычи. Семейство фермера осталось позади, и Гаррати был этому рад. Он подумал, что этот фермер, и его жена, и его туповатые отпрыски будут стоять на этом месте первого мая и на следующий год… и еще через год… и еще. Скольких мальчишек застрелили на их глазах? Дюжину? Или двоих? Гаррати не хотелось об этом думать. Он сделал глоток из фляги, прополоскал рот, пытаясь смыть запекшуюся слюну, затем выплюнул воду.