— Ни мыслью, ни словом, ни делом не согрешу, — задумчиво произнес Макврайс.
Гаррати пожал плечами:
— Думай как хочешь.
— У тебя один шанс из ста, что ты не в последний раз помашешь сегодня своей девушке, — просто сказал Макврайс.
— Уже один из семидесяти трех.
— Тоже не так много.
Но хорошее настроение не изменяло Гаррати.
— У меня такое чувство, что я могу идти вечно, — сказал он мягко. Двое ходоков, услышав его, поморщились.
Они прошли мимо круглосуточной заправочной станции, и ночной дежурный вышел из будки, чтобы помахать им. Почти все Идущие помахали ему в ответ. Дежурный прокричал особое приветствие Уэйну, 94-му номеру.
— Гаррати, — тихо окликнул его Макврайс.
— Что?
— Я не могу перечислить всех, у кого билеты. А ты можешь?
— Нет.
— А Баркович?
— Нет. Он впереди. Перед Скраммом. Видишь?
Макврайс всмотрелся.
— А, да. По-моему, вижу.
— Стеббинс по-прежнему сзади.
— Я не удивлен. Интересный парень, правда?
— Да.
Они замолчали. Макврайс глубоко вздохнул, снял с плеча рюкзак, достал оттуда несколько миндальных печений, протянул одно Гаррати. Тот взял.
— Скорей бы все кончилось, — сказал он. — Так или иначе.
Они молча съели печенье.
— Наверное, мы уже прошли полпути до Олдтауна, — сказал Макврайс. — Прошли восемьдесят, и восемьдесят осталось. Как думаешь?
— Да, должно быть, так, — ответил Гаррати.
— Значит, дойдем только к ночи.
От слова «ночь» у Гаррати по коже поползли мурашки.
— Да, — сказал он. И вдруг резко спросил: — Пит, откуда у тебя этот шрам?
Макврайс непроизвольно дотронулся до шрама на щеке.
— Долгая история, — отмахнулся он.
Гаррати пристально посмотрел на него. Волосы его свалялись и спутались от грязи и пота. Измятая одежда висела мешком. Лицо побелело, глаза налились кровью, и под ними обозначились круги.
— Дерьмово выглядишь, — сказал он и вдруг от души рассмеялся.
Макврайс усмехнулся:
— Ты, Рей, тоже, честно говоря, не годишься для рекламы одеколона.
Они рассмеялись, и смеялись долго и истерично, обнимали друг друга, стараясь в то же время продвигаться вперед. Не самый плохой способ завершить эту ночь. Дело закончилось тем, что оба схлопотали по предупреждению. Тогда они умолкли, перестали смеяться и занялись главным делом дня.
Размышлять, подумал Гаррати. Вот главное дело дня. Размышлять в одиночестве, ибо не важно, будет рядом с тобой кто-нибудь в этот день или нет; в конечном итоге ты один. Казалось, мозгу необходимо преодолеть столько же миль, сколько отшагали ноги. Мысли приходят, и нет никакой возможности от них избавиться. Интересно было бы знать, о чем думал Сократ уже после того, как принял цикуту.