Гаррати медленно, как пьяный, поднял голову:
— Ты смеешься надо мной? Или что?
— Нет! — выкрикнул Баркович. — Он срет на тебя, парень! Не забывай. Но я за тебя спляшу на его могиле, не беспокойся. — Он загоготал.
— Заткнись, убийца, — сказал Макврайс. — Рей, я не издеваюсь над тобой. Давай-ка отойдем от убийцы.
— Поджарь себе задницу! — закричал им вслед Баркович.
— Она тебя любит? Твоя девушка? Джен?
— Думаю, да, — ответил Гаррати.
Макврайс медленно покачал головой:
— Вся эта романтическая брехня… Знаешь, в ней есть правда. По крайней мере для кого-то и на короткое время. Для меня, например. Я был таким же. — Он посмотрел на Гаррати. — Ты все еще хочешь услышать про шрам?
Они миновали поворот, и их весело приветствовали дети, высыпавшие из домика на колесах.
— Да, — сказал Гаррати.
— Зачем?
Он посмотрел на Гаррати, но его опустошенный взгляд был, вероятно, обращен внутрь.
— Я хочу тебе помочь, — сказал Гаррати.
Макврайс глянул вниз, на левую ногу.
— Мне больно. У меня теперь плохо двигаются пальцы на ногах. Не сгибается шея и болят почки. Гаррати, моя девушка оказалась сукой. Я пошел на Долгую Прогулку по тем же причинам, по каким другие нанимаются в Иностранный легион. Как сказал один великий поэт рок-н-ролла, я отдал ей сердце, она в него всыпала перца, давайте ж сыграем скерцо.
Гаррати молчал. Половина одиннадцатого. До Фрипорта еще далеко.
— Ее звали Присцилла. Ну, догадываешься? Я был типичным маленьким романтиком, мое второе имя Мун-Джун.[19] Я целовал ее пальцы. Я даже читал ей Китса на заднем дворе, когда дул подходящий ветер. У ее отца были коровы, а запах коровьего дерьма, мягко говоря, плохо сочетается с поэзией Джона Китса. Может, стоило почитать ей Суинберна,[20] когда ветер дул в другую сторону. — Макврайс усмехнулся.
— Ты искаженно представляешь свои чувства, — сказал Гаррати.
— Нет, Рей, это ты все видишь в ложном свете, хоть это и не имеет значения. Помнится же только Великая Сказка, а не то, как ты шептал в ее коралловое ушко слова любви, а потом приходил домой и терзал свою плоть.
— Ты по-своему искажаешь, я по-своему.
Макврайс, казалось, не услышал его.
— Для всех этих вещей слова слишком тяжеловесны, — сказал он. — Джей-Ди Сэлинджер…[21] Джон Наулз… даже Джеймс и Кирквуд и этот тип Дон Бридс… Понимаешь, Гаррати, все они разрушили отрочество. Сейчас шестнадцатилетний мальчишка уже не в состоянии сколько-нибудь чистым языком говорить о муках первой любви. Сразу начинаются грубости в духе этого гнусного Рона Говарда.
Макврайс рассмеялся, слегка истерически. Гаррати понятия не имел, о чем толкует Макврайс. Он-то не сомневался в своей любви к Джен и ни капельки ее не стыдился.