Последняя наша стычка, которая, если бы подмога, приведенная против нас из манора (опять этот «манор»! Казарма, что ли?), была бы побольше, допустим, из двадцати человек, стала бы для всех нас последней, наводит меня на печальные размышления. Даже с моим потрясающим луком мои шансы равны нулю. Лошадей я, допустим, перестреляю, а дальше что делать? Всадники там — ребята крепкие. Встанут, отряхнутся, достанут мечи и нашинкуют меня за милу душу. Тут впору пожалеть, что душу я не продавал, а не то потребовал бы у рогатого парня что-нибудь получше лука. Даже такого. «Эсвэдэшку»[6], например, а к ней — ящик патронов, пэбээску[7], «замазки»[8] килограмма три и взрыватели к ней… Мечты, мечты…
Так что, если я собираюсь тут выжить, то придется вводить парням в кровь такую сыворотку, как дисциплина, вкупе с полевым уставом пехоты. А уж за компанию — устав внутренней и караульной службы. Вешайтесь, духи!..
После того как поляна была более или менее очищена, я обошел «спальные места» и, как это принято в армиях более цивилизованных обществ, «проверил тумбочки». М-да… Лучше бы я этого не делал…
Возле спальных мест в живописном беспорядке валялись обноски, объедки, какие-то подозрительные предметы непонятного назначения. Короче говоря, если бы такое увидел обычный ротный старшина — стойкая шизофрения ему была бы гарантирована. Наряды вам, что ли, раздать? На губу бы их всех — да ведь нету ее, губы!
Одного — за ухо на поляну и отжиматься. Второго. Третьего. Да вы чо? Ну, суки, я вас научу сапоги на свежую голову надевать! Вы у меня узнаете, как водку пьянствовать и безобразия нарушать! Не знаете, что должно быть в «тумбочке» бойца? Ну ладно. А сейчас — занятия теорией!
Я рассказывал им о положении в мире, в котором подлые маноры жмут из народа все соки, о тех, кто забивает головы крестьянам байками про бога и сатану, а сам жиреет на этом, о тех, кто торгует, ростовщичествует, короче — обо всех сильных мира сего. А потом перешел к примерам.
Альгейда выступала в роли переводчика, так как за последние дни поднаторела в моем странном языке. Она звонко вещала на всю поляну, что отступать можно лишь по приказу или в случае смерти лидера группы и его заместителя. Что хвататься за мечи, копья и дубины можно только тогда, когда тетиву просто не поспеешь натянуть. Что за нарушение боевого братства — трусость, предательство, дезертирство — будет короткая исповедь и длинная веревка с петлей на конце. И так далее и тому подобное…
Закончил же я следующим:
— Вот что я юр скажу, парни! Сука, ситинг и жратинг в лесу, когда трудовое крестьянство, мля, скоро сдохнирен от зайне подонков фром маноры, — гадство! Смерть немецким оккупантам! Наше дело правое: враг будет разбит, победа будет за нами!