— Хто такие? Чаво надо?
— Любезная дочь моя, — вперед бодро выдвинулся фриар Тук. — Мы — мирные паломники, совершающие свой обет. И взыскуем твоей ласки, заботы и приветливости…
— Чаво?!
— Ибо долг каждой христианки, верующей в господа нашего, Иисуса Христа — не прогнать от огня ни одного страждущего, не оставить голодным просящего, не оттолкнуть…
— Чаво?!!
— Да «таво», маздер твою за лег и об корн! — Мне надоело, и я решил вмешаться по-командирски. — Жрать давай и эля давай! На всю ораву и живо!
И оказалось, что я выбрал единственно правильный тон разговора с этой работницей феодальной торговли. Услышав знакомые слова «жрать» и «пить», она мгновенно обернулась ко мне, взгляд ее прояснился.
— Десять пенни за всех, — пересчитав нас, сообщила она куда более мягким голосом. — Жареная рыба. Хлеб. Эль.
— Годится, — я отсчитал из кошеля на поясе десять монеток и протянул гороподобной кабатчице.
— Только гляди, тетка, чтобы эля — вдосталь! — вставил свои пять копеек Джонни.
— И чтобы рыба была прожаренная, — добавила Альгейда.
И мы разместились у столов. Вокруг действительно оказались морячки: рыбаки, шкиперы грузовых судов, да и пираты, похоже, также имелись. Очень скоро новизна впечатления от присутствия незнакомых людей прошла, и мареманы вернулись к прерванным разговорам. Из того, что я сумел услышать и понять, вырисовывалась следующая картина: погода на море — хреновая, выходить в море никто не хочет, однако денежки, полученные за прежние праведные и неправедные морские труды, уже на исходе, и надо думать, как жить дальше.
— …Сейчас в море опасно идти, — утверждал хмурый, тощий мужичок в кожаной шапке, — потому что ветер с заката, и если немного еще посвежеет, то легко может статься, что корабль угонит в открытое море…
— А кто вернет мне деньги за рыбу, которую вы, бездельники, не поймали? — вступила в беседу трактирщица. — Перед бурей лучше ловится рыба…
— К чему покойнику рыба? — поинтересовался еще один водоплавающий, тоже хмурый и заросший седоватой клочковатой бородой по самые глаза. — Приметы грозят жестокой бурей, и чайки жмутся к берегу и кричат о погибших христианских душах…
— Я — женщина бедная! — заголосила толстуха. — Кто мне заплатит за рыбу, которая ходит в глубине моря? Тот, кто боится соленого ветра, может наняться ко мне в пастухи или лучше пойти в монастырь святого Петра Кентерберийского и провести остаток своих дней в молитве и посте!
— Христианская душа стоит дороже рыбы, — рассудительно заметил кто-то.
— А я бы вышел, да моряки разбежались, — внезапно сообщил высокий парень, которого можно было бы назвать симпатичным, если бы не длинный извилистый шрам, пересекавший все лицо, вывернувший левое веко и навсегда изуродовавший нижнюю губу. — Я не могу один грести двенадцатью парами весел… — и он продемонстрировал всем, что рук у него всего две.