Отчаявшийся, я спустился вниз, в свою будку. Уже зашёл в неё, уже уселся в кресло, но вдруг что-то вещее колыхнулось во мне. Дверь учительской, она закрыта… Она закрыта… Рывком я сорвал с щита ключ, домчался до учительской, вставил его в замочную скважину и двумя поворотами открыл замок. Вошёл внутрь. Уже слабеющий, уже поверженный…
Последние метры до дивана доползал на коленях. Уткнулся в её ноги, потёрся щекой о коленку, поцеловал её. Перебрался к изголовью и здесь погрузился в её губы, её волосы, её нежность. Такими чудными, такими прекрасными были её глаза и, несмотря на темноту, я видел извилистые жилки на роговицах. Каждый волос ресниц, каждую морщинку век, каждую пульсацию зрачков видел я тоже. Видел и прикасался к ним языком.
— Ты весь горишь, — шепнула она. — И дышишь как загнанный.
— А ещё сердце — ты слышишь, как оно колотится?
— Что же с тобой? — тень улыбки скользнула по её лицу и нотки иронии прозвучали в словах.
— Не знаю.
— Ты не болен?
— Я болен. Я болею всё время, пока ты не со мной, но борюсь с болезнью. Когда же ты рядом — приступы обостряются.
— Неужели я причина этому?
— Ты, твой голос, твои глаза… Знаешь, а ведь порой мне хочется выздоровления.
— Выздоровления?
— Да. Но я знаю, что это неосуществимо.
— Ну почему же, стоит лишь пожелать.
— Я не желаю… Мне хочется иногда, да, но я слаб в эти моменты, мне просто кажется всё слишком изумительным и оттого опасным. Я прогоняю слабость, я не желаю…
— Желай, но лишь в минуты слабости. И пусть их будет как можно меньше.
— Их не будет больше.
Воплощённая стихийность, абсолютная потерянность — я никогда не представлял себе этого. Не ощущал в полной мере — лишь ветерок от колыхания крыльев, лишь лёгкий озноб, улетучивающийся через мгновение. Я не безвозвратность, не конечность, я не могу в полной мере и с явным воплощением. Есть посильней меня, я знаю — есть. Хрупкость уносится, частицы рушатся, новая вязкость обволакивает сферы. И я непосредственен, я естественен, я явен. Я прорываюсь сквозь жерло и прикасаюсь к горечи. Она жжётся, но так надо — я тоже делаю ей больно.
— Как у тебя дела, как ты сам вообще? — она держала мою ладонь и перебирала пальцы.
— Мне хорошо в последнее время. Даже очень, и это кажется странным.
— Почему?
— Ну как же… Как может быть мне хорошо так долго — так думается. Это глупо, да?
— Да, глупо. А хорошо — это как?
— Я спокоен, я умиротворён. Вокруг меня тишина.
— А ещё?
— Во мне угасло безумство мыслей. Я больше не насилую себя ими. Во мне снова моя тихая печаль. Я не скорблю, я лишь грущу и рад этому. Она переливается, как робкий ручей и не оставляет налёта. Она чиста и лучезарна.