— Охрана?.. — Сима озадачилась.
— Ну, это я так, для образности, что ж ты такая прямолинейная, как столб! — Маринка встала, мельком взглянула на свои часики. — Я пойду. Ладно? А ты подумай. Сегодня ребята с четвертого курса заходили, симпатичные. Вот ты на них даже внимания не обратила!
— Зато ты обратила!
— А что? Я всех разглядела, и познакомилась. Жить надо веселее, подружка! И… у меня свидание через час, успею забежать домой, стряхнуть с себя пыль истории! Я побежала, ладно?
— Ну, ну…
Маринка выпорхнула в коридор, сунула ноги в шлепки и, чмокнув подругу в щечку, ушла, гремя каблуками на весь подъезд.
Сима вернулась к себе. К вечеру стало прохладнее, солнце, заливающее комнату с утра, после обеда уползало за дом, и мягкий свет лился из окна, не ослепляя и не жаря, как днем. Сима улеглась на кровать, та скрипнула и затихла. Расслабившись, девушка вытянулась во весь рост, запрокинула руки за голову. Слова Маринки о Сашке, о поцелуях будоражили воображение, но мысли сами собой вернулись к ночному сну, и перед глазами снова колыхалась степь и мчались кони, но теперь Сима отчетливо слышала девичий смех.
Порой странные видения — яркие и осязаемые — закрывали от Симы реальный мир. Она погружалась в картинки, проносившиеся в ее сознании, становясь частью странных, непонятных эпизодов чужой жизни — жизни, которая преследовала ее с самого детства. Сима видела степь, далекие горы, табуны коней, она видела детей, взрослеющих с ней вместе. Только она оставалась здесь, в своей комнате, в своем городе, а они там — в степи, в своих хижинах, окруженных необъятным простором. И Симу манила та жизнь. Ей хотелось остаться там и дышать пахнущим полынью воздухом, скакать на лошади без седла, стрелять из лука…
— Кош, кош! — камча[1] в детской руке взлетела ввысь и со свистом упала на круп коня, обжигая его кожу.
Тоненькая девочка с летящими по ветру косами оглянулась назад, крепко сжав одной рукой богатую гриву скакуна, и с криком «кош, кош» снова застучала голыми пятками по его бокам, принуждая ускоряться все сильнее и сильнее.
Всадник, следовавший за ними по пятам, не отставал, но и догнать отчаянную девчонку не мог. Легкость, с какой она скакала, не давалась ему. То ли седло сковывало коня, то ли он сам берег его, но расстояние между скакунами не уменьшалось.
Добравшись до кургана[2], девочка склонилась к шее коня и, обхватив ее руками, зашептала: «Стой, стой, Черногривый, мы победили». Конь, перешел с галопа на рысь и, сделав еще несколько шагов, остановился, фыркая и косясь на хозяйку огромным глазом.