— Бурангул убит! Остановитесь, воины!
Кто-то услышал и опустил меч, провожая взглядом смелую воительницу с высокоподнятой рукой, в которой она держала всем знакомый шлем вождя, кто-то, опьяненный кровью, не видел и не слышал ничего, кроме лязга мечей, и продолжал махать клинком. Но когда дочь Таргитая взобралась выше всех на небольшой холм, почти все опустили мечи и смотрели на нее. Зорким взглядом Тансылу отметила среди всех Аязгула. Он не смотрел на нее, он следил за воинами, натянув тетиву своего лука.
— Бурангул убит! — повторила Тансылу, потрясая его шлемом над головой. — Я, дочь Таргитая, убила его. Теперь вам, воины Бурангула, не за кого сражаться. А потому остановитесь! Хватит проливать кровь, забирайте своих раненых и идите в кишлак. И скажите всем, кого встретите, что Тансылу сама завоевала право называться вождем своего племени — племени, созданного ее отцом Таргитаем. Я все сказала.
В тишине зазвучала тетива и стрела, распарывая воздух свистом, вонзилась подмышку Ишбулата, так и не успевшего отправить свою стрелу в Тансылу. Больше никто не помышлял о мести, и Аязгул пробрался к жене и встал за ней.
Битва закончилась. Впереди была зима. И борьба за выживание всего племени в высокогорной долине за Черными Горами. А по степи полетел слух, что сбылось древнее пророчество, и миру явился во плоти дух Великого Воина. Шаманы поклонились ему у Батыр-камня, принеся в жертву не одного барана. Но воинственный дух жаждал другой крови. Уже вкусив ее, он плотоядно облизывал губы, а из ненасытной пасти демонов, поднявшихся над землей, растекалось по степи смрадное дыхание смерти.
Тансылу сверкала очами, опьяненная победой. Возгордившись, она вознеслась духом над всеми воинами, чувствуя свою силу и власть над ними. Да и Аязгул теперь никогда не встанет перед ней. Только она будет впереди всего племени, всего войска, только она!..
Копыта Черногривого проваливались в пушистый снег по самые колени. А с неба все летели белые мухи, кружились над головой и падали на шапку, на плечи, покрытые толстой медвежьей шкурой поверх войлочного халата. Конь то и дело тряс головой и с его челки звездочками осыпались снежинки. До перевала оставалось рукой подать, когда Тансылу услышала у самого уха такой родной голос:
— Госпожа…
Она оглянулась. С ней поравнялся Аязгул. С его остроконечной шапки снег скатывался к густому меху лисьего хвоста, которым шапка была оторочена. Длинный рыжий ворс закрывал лоб Аязгула и нависал над глазами, так что их почти не было видно, но Тансылу поймала вопрошающий взгляд, в котором уловила, как и в голосе, нотки почтения и обиды. И то, и другое резануло по сердцу. Куда делась дружеская непосредственность, с которой они бесцеремонно общались друг с другом еще совсем недавно?! После битвы, когда Тансылу торжествовала, между ней и Аязгулом встала плотная завеса отчуждения и от этого радость победы померкла.