Они условились с Сатико, что к восьми часам вернутся.
— Погодите, я знаю хорошее место, — сказала Эмма.
— Но в нашем распоряжении осталось не более пятнадцати минут.
Эмма пошла вперёд. Она великолепно ориентировалась в парке. Они свернули с освещённой аллеи на глухую тёмную тропинку, перешли по горбатому мостику через родник и очутились перед небольшой рощицей. Между деревьями тускло поблёскивал пруд. Эмма повела Кохияму к роще. Сюда, видно, редко кто забредал. Почти у самой опушки они нашли охапку хорошо сохранившегося сена.
Они сели. Здесь их никто не мог видеть. Сзади была стена деревьев, а впереди лежал объятый тишиной, заросший у берега камышом пруд.
Кохияма сделал несколько глотков. Виски обожгло желудок, и тело сразу стало удивительно лёгким.
— Я тоже хочу, — сказала Эмма.
Он в темноте протянул ей бутылку.
— Нет, я хочу из ваших рук!
Он поднёс бутылку к её губам.
Она сделала глоток и снова потянулась к бутылке. Эмма запрокинула голову, длинные волосы волнами спадали назад. Он погладил девушку по голове и дал ей ещё отпить несколько глотков.
Она склонила голову на его плечо.
— Обнимите меня, — сказал Эмма.
Она часто просила обнять её, ведь она даже в девстве не знала тепла материнских рук и тосковала по ним.
Когда она стала подростком, отец вдруг обрушил на неё поток бурных чувств, в которых любовь смешивалась с ненавистью. Он требовал от дочери полного повиновения, грубо вмешивался во все её дела и злился, что не может заменить ей мать и проникнуть в её девичьи тайны. Он был для неё настоящим деспотом.
Отшвырнув пустую бутылку, Кохияма обнял Эмму. Губы их слились в долгом поцелуе.
Наконец он оторвался от её губ и, с трудом взяв себя и руки, хотел было что-то сказать ей, но девушка вдруг подняла на него свои широко раскрытые глаза и чётко проговорила:
— Когда я кончала колледж, я однажды была близка с одним человеком. Потом в университете за мной настойчиво ухаживал мой однокурсник…
Не желая ничего слушать, Кохияма поцелуем зажал ей рот. Упругое, напряжённое тело Эммы стало вдруг мягким и податливым. Они упали на сено, ещё хранившее запах солнца, и тела их сплелись. Эмма тихо вскрикнула… Охватившая их обоих неизъяснимая нежность перешла в страсть.
За всё эти шесть дней Кохияма ни на минуту не забывал в чуме. Однако сейчас он забыл обо всём на свете.