Но не шучу: и впрямь — не моё слабое перо надобно, а могучие перья Шекспира, Пушкина и других гениев «грамматики любви», чтобы поведать словами, живописать во всей полноте красок тот штормовой разгул страстей, в который друг за другом попадали послевоенные молодые представители нашей семейно-родствен-ной общины. Самому сейчас как-то странно и чуть забавно это вспоминать: простецкие, чаще всего истинно «деревенские» лица, неказистые, если не сказать — бедные одежды, корявая, незамысловатая, нелитературно-«кирзовая» речь — а вот же, лирическая дымка в глазах, пламя на щеках, духоподъёмный вид, и к тому же масса всяких шальных поступков с непредвиденными последствиями… Но — так было.
Было! — озарённо-чувственная, жаркая и шалая стихия влюблённостей и увлечений — вот тот естественный «воздух», в котором жила среда, окружавшая меня в зоревую пору моей жизни. Было! Помнится! — крестьянские, фабричные, мастеровые ребята, дочери рыбаков, лесорубов и «плитоломов», добытчиков плитняка, учительницы и фельдшерицы, люди самых земных профессий помнятся мне озарёнными «буйством глаз и половодьем чувств», словно бы промытыми живою солнечной водой желания обрести счастье…
Да, спору нет, жёсткими, а то и сурово-грозными были в те годы державные законы, государственные каноны, регламентировавшие частную жизнь людей, их самые сокровенно-личностные стороны бытия. Да и вековые нравственные устои, хоть уже и сильно выветренные, и порушенные, всё ещё сохраняли свою силу, особенно в глубинке, в среде простонародья, в семейных неписаных уставах. Скажем, в нашей родове, где каждая семья и каждый «куст» считали себя исключительно «ладными», по-своему знатными и родовитыми, почти священным являлось правило, касавшееся вступления в брак с военными, формулировалось оно примерно так: «Ниже офицера — ни в коем разе!» То есть, воин, желавший взять в жёны девушку или вдовую молодку из «наших», обязан был носить на погонах хотя бы одну маленькую звёздочку. Всего лишь с лычками — не претендуй!
Но — и претендовали, и своего добивались. И вообще, как всегда и всюду, чувства людские тем сильнее себя проявляют, чем суровее диктат над ними. Наперекор и вопреки казённым и семейно-бытовым канонам и обычаям вели себя многие влюблённые люди и в те годы. Любящие пробивались друг к другу и сквозь родительские запреты, и невзирая на мнение семьи, а то и всей родовы, которое тогда было едва ли не более значимым, чем «общественное мнение».
Но именно потому, что все эти каноны и уставы были в те поры весьма суровы, такие страсти нередко вскипали и в среде нашей родственной общности, и в нашей сельско-пригородной округе вообще, такие драмы и конфликты — куда там в сравнении с ними какой-то занудно-затяжной, хотя и со многими жертвами, распре меж кланами Монтекки и Капулетти! Да и венецианский темнокожий ревнивец, можно сказать, почти что образцом спокойствия мог бы считаться в сравнении с горячими нашими севернорусскими парнями и мужиками: те платок за свидетельство супружеской измены не считали — но и в качестве инструмента для наказания неверной подруги он им тоже не подходил. Не всем, конечно, но некоторым — точно!