…Так вкус, так „букет“ выдержанного, хранившегося, быть может, не менее века в заповедном погребе хмелящего благородного напитка отличается от вкуса молодого домашнего вина.
Если же кому-то сие сравнение покажется слишком физиологическим или легкомысленным, предложу другое. Возвышенное — до небес, хотя и связанное с земным строением. Это строение — храм, дом молитвы. Вы знаете, конечно, что такое „намоленная“ церковь. Храм, под сводами коего в течение множества лет (а то и нескольких веков) люди возносили молитвы Всевышнему, Приснодсвс и святым их сподвижникам. Где в камни, в краски росписей на стенах и даже в оклады икон впитывалось десятилетия за десятилетиями светлое тепло тысяч и тысяч душ людских, где очи ликов на образах полны болью бессчётных молений. Входишь в такой храм и сразу же ощущаешь себя словно бы в купели веры… А вот оказываетесь вы в только что возведённом и освящённом церковном здании: вроде бы всё то же, и те же ароматы от кадил, запахи елея, ладана, воска, и, бывает, даже старинные иконы принесены в дар этому приходу. И священник с причтом едины в заботе об окормлении душ людских, и среди прихожан есть немало по-настояшему верующих и благочестивых людей. Всё есть, но — храм ещё не „намолен“, ему ещё предстоит, дай Бог, стать таким. А пока под его сводами ещё не чувствуешь того, что, наверное, и зовётся благодатью…
А, быть может, приходилось вам бывать в каком-либо помещении, где опять-таки бессчётное число лет производилось и хранилось нечто съестное и вкусно пахнущее. Да, не едкие химические реактивы, даже не вино, а что-нибудь, отличающееся особо мирным, добрым, „сытно-житным“ запахом. Ну, мельниц-то, и ветряных, и водяных, сегодня уже нигде не увидишь, но если вдруг обнаружите такую — или хоть её руины — зайдите. А проще — в бывший склад муки или зерна. Или вот что нередко можно увидеть в наши смутные дни: заброшенный элеватор. Побывайте в таком строении — или хотя бы в его развалинах. Если ещё цела крыша, вдохните в себя воздух: вы непременно почуете в нём уже еле различимый, но всё-таки ещё не вконец истаявший дух жита. Лет десять, а то и четверть века здесь не мелют и не хранят зерно. Но даже если к уже разваливающейся стене вы приблизите лицо — до вас довеется настоявшийся в её старой плоти и не убитый ни дождями, ни снегом и ветром тёплый и ни с чем не сравнимый запах перемолотого зерна… Пусть это, что называется, обонятельный мираж, пусть это всего лишь отзвук такого запаха, одно лишь воспоминание о нём, но он — жив для вас!
…Вот таким густым и крепким настоем древесного духа и всего сложного арсенала красок, лаков и спиртов, потребных мебельщикам и резчикам, дохнуло на меня в доме старого мастера. Полувековым настоем — да что там! к тому времени, когда мы с дедом пришли в гости к товарищу его отрочества и юности, дом его простоял уже шестьдесят лет… Однако воздух в горнице и в других комнатах этого жилища не был ни спёртым, ни затхлым, никакого „старческого духа“, что нередко гнездится в жилье ветхих бобылей, там не ощущалось. Напротив — от всего в доме веяло свежестью, чистотой и природной мощью… И, конечно же, головокружительно воздействовала на меня смесь этого настоя с тёплым и терпким духом свежеиспечённых лепёшек! Как же тут было мне, девятнадцатилетнему, не почуять в себе совершенно непреодолимое желание „кусить кого нито“, зверский юношеский аппетит.