Мастер стукнул обоими кулаками по столу и замолчал. Молчали и мы с дедом… Но я, узнав из рассказа дедова старинного товарища, что он и великий скульптор вместе заходили в талабский музей, не мог удержаться ещё от одного вопроса.
— Павел Лаврентьевич, а он, Конёнков, когда вы с ним в наш музей зашли, он… вашего Христа видел?
— Видел, — кратко ответил старик. И весь его посуровевший вид говорил о том, что более на эту тему мы от него ничего не услышим. Однако у меня с языка уже сам собою сорвался новыіі вопрос:
— Ну… и что он сказал про эту статую?
— Ничто! — ответ почтенного краснодеревщика прозвучал ещё более резко и сурово, подобно выстрелу, хотя в голосе его слышался не гнев на надоедливого юнца — слышалось всего лишь упрямое нежелание отвечать на мой вопрос. Потом дедов товарищ глянул сначала на меня, и его хмурый, жёсткий взор немного потеплел, после чего он обратился к деду:
— Слышь, Николай, угомони внучонка: он ещё упрямей, чем ты в его годах, а уж ты настырным был — не дай Бог! И, уже улыбаясь, перевёл взгляд на меня:
— Не серчай, сынок… Ты молодцом, конечно, что про нашу давешнюю жисть правду прознать хочешь. Да только понимай, не маленький ить уже, понимай: не про всё человеку, особливо старому, рассказывать мочно другим, кто помлаже него. И не потому, что, допустим, стыдится он чевой-то аль насупротив, совестно хвастать добром каким-то, коё сотворил когда кому… А токо одно дело — сказывать, а совсем ино дело — исповедываться! Я и попам-то нонешним на исповеди не всё растолковать могу: не поймут… А что до статуи этой, так… вот, к примеру, скажи ты мне как на духу: тебе девка какая аль молодуха в потайную, в грешную минуту вашу про любовь свою к тебе говорила, а?!
— Ну… бывало, — смущённо пробормотал я. — А при чём тут это?
— Да притом! Вот мы с дедом твоим тебе не чужие люди, а хватит тебе духу нам с им обсказать про то, какими словами тебе то говорено было, да что ты ей в ответ, а того паче — что ты от этих ейных слов почуял в мужском нутре своём да что посля того промеж вами происходить почало… Скажешь, сознаешься, а? То-то же! краснеть-то не разучивши ещё, слава Богу! А ить не токо любовные дела — есть и прочие, посурьёзней, какие в себе кажный таить должон, на самом донушке. А и такое в жисти бывает, что и на тот свет увести с собой следовает. Оно — токо твоё… да Богово… И особливо, ежли про Него, про Господа речь зашедши. Вот почто я тя без ответа оставляю, и не серчай, сынок!
Но тут неожиданно на помощь мне и моей любознательности пришёл мой дед. Он как-то по-молодому вскинул голову, весь приосанился и стукнул ребром ладони по столу: