— Вы не ошиблись? — спросил Амирхан Даутович.
— Разве я до сих пор давал вам повод сомневаться в своих словах? — в свою очередь спросил Шубарин. — Его убили вчера вечером, и я даже знаю — кто.
— И кто же? — Голос прокурора дрогнул, хотя он и попытался скрыть свое волнение и охвативший его неожиданно страх.
— Вот этот молодой человек. — И Артур Александрович протянул снимок побледневшему Азларханову.
На черно-белой фотографии крупным планом был заснят он сам, а рядом прилепился невзрачного вида молодой человек с короткой стрижкой. Сколько Азларханов ни вглядывался в снимок, сделанный в зале "Лидо", человек с раскосыми глазами на тонком бледном лице с крупным ртом, портившим симметрию лица, был ему незнаком. Он не мог припомнить его, а фотография была настоящая, не монтаж, скорее всего незнакомец присел рядом с ним на секунду по сценарию и по приказу Японца в один из вечеров, когда прокурор спускался в разгар веселья выпить свой чайничек чая.
— И кто же это? — спросил уже спокойнее Амирхан Даутович.
— Не узнали? Странно. Это ваш знакомый, Азат Худайкулов, отбывающий срок за убийство вашей жены, а точнее за своего дружка, Анвара Бекходжаева, убившего Ларису Павловну.
Амирхан Даутович еще раз внимательно посмотрел на фотографию.
— Возмужал, не узнать… Хищный какой-то, я запомнил его почти мальчишкой…
— Пять лет все-таки прошло, выжил, заматерел, настоящий волк, он еще дел натворит. Я ведь уже говорил вам: зло рождает только зло… — прокомментировал Шубарин.
Слушая шефа, Амирхан Даутович вдруг вздрогнул от неожиданной догадки: он понял ход Японца — оттого и фотография на всякий случай. Вот оно, дело, которым тот решил повязать его на всю жизнь. Теперь Шубарин не сомневается, что прокурор у него на привязи, и крепко — даже мысли вильнуть в сторону не может возникнуть — вместе до гробовой доски. Старый, как мир, прием уголовников — привязать кровью, мокрым делом, то есть убийством. И если что, Азат Худайкулов, приведись ему отвечать за содеянное, скажет, что нанял его прокурор, чтобы отомстить за свою жену.
— За что же он своего дружка так?.. Ведь росли вместе, говорят, он у того в адъютантах ходил чуть не с пеленок?
— Было, да быльем поросло. Разошлись далеко детские дорожки, в разные стороны, оттого и месть крутая. Не сдержали Бекходжаевы свое слово… На первых порах помогали, посылки регулярно присылали, наведывались, матери его больной оказывали всяческое содействие. А потом внимание иссякать стало — мало кто выдерживает испытание временем — в обузу стали Худайкуловы. Мать умерла, а перед смертью написала горестное письмо Азату и обвинила в своей смерти Бекходжаевых. Каково в тюрьме получить такое письмо от матери, зная, что ты отбываешь срок за них? И стал он жить одной мыслью, одной-единственной надеждой: отомстить своему вероломному другу — других желаний, насколько мне известно, у него в жизни нет. И подогревали его, конечно, дружки по тюрьме, тем более узнав, что вероломный товарищ к тому же прокурор, злобный, невежественный, свирепствующий, задушивший поборами всех вокруг. Ведь в тюрьму, как ни парадоксально, сведения доходят быстро и в большом объеме, и о реальной изнанке жизни здесь имеют представление получше, чем в райкоме. Так что он жил, моля аллаха, чтобы не убили его врага другие, потому что год назад узнал, что есть люди, и весьма серьезные, которые уже приговорили к смерти прокурора Бекходжаева. А в той среде, где это было сказано и в которой Азат теперь не последний человек, словами не бросаются — это не профсоюзное собрание, отвечать приходится, репутация в уголовной среде дороже жизни.