Примерно на четвертом своем уроке Э-мюэ обратился к нам с большой речью. В этот день он даже шамкал и мямлил меньше, чем обычно! Но от него пахло спиртом. - Троглодиты и человекообразные! - сказал он. - Я хочу зажечь святой огонь истины в ваших пещерах... Я расскажу вам, почему меня заставляют рассказывать вам о троглодитах, а об императорах запрещают... Слушайте меня, первобытные братья, мамонты и бронтозаврихи... э-э-мюэ... История кончилась... - Нет, нет! Не кончилась... звонка еще не было! - возразили из угла. - Какая это там амеба из простейших так высказалась? - спросил Кириков. Я же говорю не об уроке истории, а о... э-э-мюэ... об истории человечества... о прекрасной, воинственной, пышной истории... Круг истории замыкается. Большевики повернули Россию вспять... э-э-мюэ... к первобытному опрощению, к исходному мраку... Хаос, разруха... Керосина нет... Мы утратим огонь... Мы оголимся... мануфактуры нет... Наступает звериное опрощение, уважаемые троглодиты... Железные тропы поездов зарастут! Э-э-мюэ... догорит последняя спичка, и настанет первобытная ночь... - Какая же ночь, когда электричество всюду проведут? - вскочил Степка Атлантида. - Брось! Правильно! - сказал Биндюг. - У нас на хуторе коммуна все поразоряла. - Долой про первобытное! Даешь про рыцарей! - закричали из угла. Класс затопал. Троглодиты скакали через парты. - Станем же на четвереньки, милые мои троглодиты, - веселился Э-мюэ, - и вознесем мохнатый вой извечной ночи, в которую мы впадем... Уы! У-у-у-ы-ы-ы!!! - Уы-уы! - обрадовался новому развлечению класс. Некоторые, войдя в роль, забегали на четвереньках по проходу. Остальные корчились от хохота. Кто-то запел: Ды темной ночки Ды я боюся, Троглодитка Моя Маруся! Эх, Маруся Троглодитка! Брось трепаться, Проводи-ка... Кириков шаманил на кафедре. Опять что-то знакомое прошло по его гримасничающей физиономии. Но я не мог уловить это скользкое "что-то". Меня самого захватило зловещее веселье класса. Хотелось полазить на четвереньках и немножко повыть. Отсутствие хвоста огорчало, но не портило впечатления. Я уже чувствовал, как гнется почва Швамбрании под шагом вступающих на нее мамонтов. - Ребята! Ребята! Хватит! - закричал опомнившийся Костя Жук. - Степка, скажи им, он им очки затер. Да Степка же!.. Но Степка исчез. "Неужели сбежал?" - испугался я. И мамонты, подняв хоботы, как вопросительные знаки, остановились в нерешительности на границе Швамбрании. В класс вбежал председатель школьного совета Форсунов. За ним, как запоздавшая тень, явился Степка. Троглодиты мигом очутились в двадцатом веке. Мамонты бежали с материка Большого Зуба. Лысина Кирикова померкла. - За такое агитирование можно и в Чека, - тихо сказал Форсунов. - Буржуй плешивый, - сказал Степка, высовываясь из-за плеча Форсунова. Саботажник! - Э-мюэ, - сказал Кириков, - я просто излагал вкратце идеи, э-э-мюэ, анархизма. Голый человек на голой земле, никакой частной собственности. - Поганка! - радостно закричал я неожиданно для самого себя. - Поганка! уверенно повторил я. В это мгновение я поймал в памяти крапивного человека, Квасниковку, часы, Мухомор-Поган-Пашу и частную собственность лысого мешочника. И "Э-мюэ" "е" немое стало "е" открытым. Разоблачение состоялось. Кирикова убрали. Человекообразные приветствовали его изгнание. Но троглодиты во главе с Биндюгом не покорились. Они стали готовиться к расправе с "внучками". Троглодиты тайно назначили на завтра вселенский хай. - У нас завтра утром будет варфоломеевская ночь, - шепотом сообщил я ночью Оське. Оська, и наяву всегда путавший слова, спросонок говорит: - Готтентотов убивать? Да? - Не готтентотов, а гугенотов, - отвечаю я, - и не гугенотов, а внучков, и не убивать до смерти, а бить. - Леля, - спрашивает вдруг сонный Оська, - а в Риме, в цирке, тоже троглодиторы представляли? - Не троглодиторы, а гладиаторы, - говорю я. - Троглодиты - это... Несколько заблудившихся мамонтов все-таки бродят еще по Швамбрании. Я рассказываю Оське, что они скрываются среди огромных доисторических папоротников. - Папонты пасутся в маморотниках, - повторяет Оська во сне.