Больше стрелять было не в кого. Саша выбрался из коляски и побежал к берегу, сжимая в руке револьвер. Течение реки медленно относило трупы немцев. «Раз, два, три, — начал считать Саша. — Четырнадцать! И на берегу четверо. Итого — восемнадцать».
Саша пересчитал мотоциклы. Их оказалось десять. На каждом ехали водитель и пулемётчик. Где же ещё двое? Уйдут ведь, тревогу поднимут! И где же этот неизвестный, так вовремя поддержавший Сашу огнём, выручивший в трудной ситуации?
— Эй, выходи! — крикнул Саша, повернувшись к той стороне поляны, откуда раздавались автоматные очереди.
Из-за деревьев, прихрамывая, вышел командир Красной Армии — без головного убора. На левой ноге, прямо поверх галифе — грязный бинт. В руке он сжимал пистолет-пулемёт Дегтярёва. Лицо исхудавшее, обросшее недельной щетиной, запавшие глаза лихорадочно блестели.
— Всё, амбец немцам? — хрипло спросил он.
— Двоих не хватает, — с досадой ответил Саша.
— Хрен с ними, может — утонули.
— Мотоциклов десять, стало быть, немцев должно быть двадцать. Если двоих упустили, они вскоре подмогу приведут.
— Не приведут. Голые да без оружия… А деревни поблизости я не видел. Ты кто?
— Сержант Савельев, сто седьмой стрелковый полк, — чётко представился Саша.
— А я из восемьдесят четвёртого, политрук Шумилин, — командир показал левый рукав, на котором была нашита красная звезда. Большая, суконная — и как только Саша сразу внимания на неё не обратил?
— Сержант, сматываться отсюда быстрее надо, стрельбу немцы слышать могли, да и двоих ты не досчитался — тоже тревогу могут поднять. Только мотоциклы обыщи. Жрать охота, сил нет. Я уж три дня как крошки во рту не держал.
Саша обыскал коляски мотоциклов и собрал целую кучу снеди: копчёная колбаса, вино в бутылках, белый хлеб в фольге, и множество консервных банок. Только с чем — неизвестно, все надписи на немецком.
Политрук едва не прослезился.
— Жалко жратву бросать, а всё съесть не сможем.
Одной рукой он схватил колбасу, другой — хлеб, и начал есть, жадно отрывая от еды большие куски.
— Да ты не торопись, политрук! Когда три дня не ел, сразу много нельзя, живот скрутит. И винцом запивай, чтобы не всухомятку!
— Знаю, удержаться не могу, — с набитым ртом невнятно промычал политрук. Прожевав, он сказал: — Вещмешок бы найти, кое-что с собой прихватим.
Только вещмешков у немцев не было, одни ранцы из телячьей кожи.
— Погоди-ка, есть вещмешок, с тушёнкой, на берегу оставил, — вспомнил Саша. — Я отлучусь ненадолго, принесу.
Политрук поднял на него глаза.
— А не сбежишь?
— Дурак ты, хоть и политрук.