— Это Даниэлла.
Девочка уткнулась лицом в шею маме.
— Она еще сонная, но скоро освоится.
Моника подошла к ним и положила руку на спину Даниэллы.
— Здравствуй, Даниэлла.
Даниэлла еще сильнее прижалась лицом к матери.
— Мы поздороваемся, когда окончательно проснемся.
Пернилла села на стул вместе с Даниэллой. Монике показалось, что Пернилла ждет, чтобы она ушла. Но ей хотелось остаться, хоть ненадолго. Остаться там, где можно дышать.
— Какая красивая! — Она показала на керамическую чашку на подоконнике.
— А, эта. Я ее сама сделала.
Моника подошла, чтобы посмотреть поближе. Синяя, малость кривоватая.
— Очень красивая. Я тоже ходила на курсы гончаров, хотя в последние годы времени на это не хватает. Все отнимает работа.
Она даже не лгала. Керамикой она занималась в гимназии.
— Она кривая. Я оставила ее на память, а занятия пришлось прекратить, потому что теперь я не могу долго сидеть.
Пернилла рассматривала чашу.
— Маттиасу она тоже нравилась. Он говорил, что она чем-то похожа на меня. Я хотела выбросить, но он не дал.
Каждый раз при звуке его имени у Моники начинало биться сердце. И учащался пульс — как при опасности. Даниэлла привыкла и теперь смотрела прямо на Монику. Та улыбнулась.
— Если хотите, я могу погулять с ней немного, а вы отдохнете. Я видела у вас во дворе детскую площадку.
Пернилла прижалась щекой к головке дочери:
— Хочешь, родная? Хочешь покататься на качелях?
Даниэлла подняла голову и кивнула. Моника почувствовала, как уходит беспокойство. Как сердце успокаивается и начинает биться в привычном ритме. Первое испытание она прошла.
Теперь нужно сделать остальное.
В моче появилась кровь. Впервые она заметила ее несколько дней назад, но началось это, по-видимому, еще раньше. Месячные уже давно не приходили, значит, в организме что-то не так. Но об этом она думать не могла. Ей и так хватало. Она отгоняла мысли прочь, в пространство, но граница, отделяющая от него, внезапно исчезла. И все, что многие годы удерживалось на безопасном расстоянии, обрело очертания, словно запредельное пространство внезапно осветилось мощным источником света. Май-Бритт было так тяжело, что кровь в моче уже не имела значении. Ее положение все равно безнадежно.
Ванья права. Все, о чем она вспоминала, правда, она ничего не искажала, и черные буквы на белой бумаге вернули Май-Бритт все чувства, которые она когда-то переживала. Ей снова стало страшно. Она почувствовала страх еще до того, как осознала его рассудком.
Нельзя поступать так со своим ребенком.
Если ты его любишь.
Проще было бы забыть.
Она смотрела на улицу через балконную дверь. Незнакомая женщина раскачивала качели, А ребенок ей знаком. Девочка, с которой часто гуляет отец и редко мать, у той какие-то проблемы со здоровьем. Не о них ли рассказывала Эллинор? Мужчина, погибший в автокатастрофе. Она перевела взгляд на окно, в котором обычно показывалась мать, но там никого не было.