— Эй, тетери! Отпирай! — загремел Семейка кулаком в ворота крепости, не слезая с лошади.
На стук и крики никто долго не выходил. Он успел отбить о ворота кулаки, с тоской оглядываясь в ту сторону, откуда приехал. Голова приближающегося отряда уже хорошо была видна отсюда. Если ему не удастся проникнуть в крепость до подхода казаков, не миновать ему сорокоумовской плетки.
Наконец высокий лохматый казак с русой свалявшейся бородой, в драном красном кафтане, бессмысленно улыбаясь, распахнул ворота.
— Чего орешь, дура? — лениво прогудел он, уставя на Семейку заспанные глаза. Потом сонную одурь с него словно рукой сняло. В серых глазах его отразилось удивление. — Вот те на! А человек-то не наш! Откель ты тaкой тут выскочил?
— Ниоткель я не выскочил, чучело ты немытое! — рассердился Семейка. — Глянь туда! Видишь, сколько народу прет? То казаки идут вам на смену. А начальником у нас Сорокоумов. Заместо вашего Поротова теперь будет. Он у нас мужик такой — не глядючи, сорок умов в заднюю часть плеткой вгоняет таким, как ты, чурбанам неотесанным.
— Батюшки светы! Владычица троеручица! — дурашливым испугом закрестился казак, глядя на Семейку смеющимися глазами. — Ты уж, ежели что, заступись за меня, добрый человек.
— А чего ж, может, и впрямь придется за тебя заступиться, — смущенно пообещал Семейка. — Я за толмача при Сорокоумове. Как тебя звать-величать-то?
— Мята я. Со всех сторон мятый. Мят левый бок, мят правый бок, а только на мне все, как на кошке, вмиг заживает.
— А чего это, Мята, у вас в крепости такой шум и гам? Уж не гульба ли идет?
— Гульба и есть, — подтвердил Мята, скребя пятерней за пазухой и переступая босыми ногами. — Браги наварили вволю, закуски в реке плавает сколько хошь. Чего ж и не погулять, коль праздник настал христианский.
— Что-то я не соображу, какой сейчас праздник может быть.
— То есть как это какой праздник? Успенье мы празднуем.
— Чего-чего?.. Успенье-о-о? — разинул рот Семейка, онемев от удивления. — У вас тут мозги у всех повыскочили, что ли? Успенье ж еще две недели назад было!
— Знамо, что две недели назад, — сокрушенно согласился Мята. — А только мы еще с преображенья начали и до самого успенья докатились. А уж с успенья в такой гульбе разогнались, что никакой мочи нет остановиться…
При этих словах такая лукавая покорность судьбе отразилась на лице Мяты, что Семейка едва не свалился с лошади от смеха.
— Всыплет, поди, всем вам Сорокоумов наш батогов за гульбу такую. Вы же целый месяц прогуляли. Наверное, и съестные припасы все поели. А у нас в отряде уже голодуха… Ну и дела-а-а!..