Завербовались они в команду, отбывшую в Якутск. И здесь случилась беда с Вершилой. Бешеный солдат, о котором они уже и думать забыли, добрался-таки до Тобольска и столкнулся в трактире носом к носу с Вершилой. Вершилу схватили и пытали на губернаторском дворе. Однако товарища он не выдал.
Мята отбыл с казачьей служилой командой в Якутск, откуда постарался убраться еще дальше.
Так два года назад он очутился в Охотском острожке.
— Теперь ты знаешь, кто я такой, — сказал Мята, заключив свой рассказ. — А ногу я нарочно себе поранил, чтоб в Якутск не отправляться с Поротовым. Боюсь, как бы меня там не опознали случаем. Вот, брат, как….
Семейка смотрел на Мяту во все глаза, чувствуя ледок под ложечкой от страшной тайны, которую ему доверили.
— Дядя Мята, — вдруг убежденно сказал он. — Теперь нам и подавно одна дорога — в тайгу. Уж там-то вас никто не опознает. Разыщем Умая и Узеню, спросим, возьмут ли они нас к себе жить.
— Ну уж нет, хлопчик. В лесу мы прокиснем, сырая плесень душу обовьет… Мы люди поля. Жить со зверями не приучены, не скитники мы… Я вот прослышал, что Сорокоумов судно строить собирается, чтобы на Камчатку плыть, и надумал тоже на Камчатку податься.
— Эх, горестно, — махнул Семейка рукой. — Никакого судна Сорокоумов строить не собирается.
— Как так? — удивился Мята. — На то ж, слышно, губернаторский приказ есть…
Семейка рассказал о подслушанной им беседе Сорокоумова с промышленными. Мята задумался.
— Ну, воронье поганое, — заговорил он ожесточенно. — Мошна им всего дороже… — Помолчав, вдруг сжал кулаки. — Кажись, я знаю, как дело двинуть. Вот доберемся до ламутов.
Что он собирается предпринять, Мята так и не сказал. Неужели взбунтовать ламутов надумал? Залив костер, они полезли в шалаш. Мята долго ворочался в этот вечер, бормоча что-то угрожающее.
Ранним утром они продолжали путь по тайге.
Перегородив им путь, впереди поднялся кряж высокой сопки с каменистой вершиной. Река изгрызла боковину сопки, образовав крутой обрыв. Здесь тропа вильнула в сторону от воды и повела в самую чащобу леса. Теперь нашим путникам приходилось кое-где пускать в ход топор, прорубаясь через дикие заросли ольхи и стланика. Тропа, огибая сопку, ползла все круче вверх, и вскоре стланик и ольха сменились березой и лиственницей, идти стало легче, и Мята снова засунул топор за пояс.
Глухое звериное урчание заставило их задержать шаг и снять с плеч ружья.
— Это там, слева, — срывающимся голосом сказал Семейка, указывая в темные заросли за небольшой полянкой.
— Кажись, там, — согласился Мята, выставив в ту сторону ствол ружья. — Должно, медведь осерчал на кого-то.