— Нехристи! Душегубы треклятые! — заговорил вдруг Микешка, потрясая кулаками. Худое, костлявое лицо его задергалось и налилось кровью. — Связался я с вами на беду свою. Две недели вы меня в ослизлой норе держали, будто зверя какого. Не хочу больше с вами, сил нету!
— Дурак! — грубо оборвал его Петр Бакаулин. — Я и сам вместе с тобой в этой норе сидел, однако не стону. Что ж нам, в крепость надо было вернуться? Там бы Соколов быстро призвал тебя к ответу: где был, почему верфь кинул?
— Купили! Купили за ведро сивухи! — причитал Микешка, будто не слыша слов Бакаулина.
— Труслив ты и хлипок душой, Микешка, — поддержал Петра ряболицый. — Пойми, мозгляк, поздно теперь локти кусать.
— Ага! Теперь я мозгляк? — взвыл Микешка. — Поглядим, мозгляк ли я. Сейчас же сяду на коня и ускачу к Соколову. Пусть он все узнает!
— Аль ты ребенок, Микешка? — вмешался Щипицын. — Ну, расскажешь ты Соколову про наш умысел. А толку что? Все равно мы его догоним. А тебя он успеет и сам на тот свет отправить.
— Ненавижу! — яростно заговорил Микешка, вскакивая и отступая от костра. — Ненавижу всех вас! Воронье! Пусть меня Соколов прикажет казнить! Пусть! Может, мне легче помереть, раскаявшись. Предупрежу его, как бог свят предупрежу!
— Да ты что, Микешка? Или спятил? — вскочили на ноги промышленные. — Мы ведь от шуток и к делу перейти можем.
— Знаю я ваши шутки! — продолжал Микешка, отступая все дальше в темноту. — С Соколовым я не в одном походе бывал. Не раз он меня от смерти спасал. Ужель теперь я для него жизни своей пожалею? Нате! Берите меня, душегубы!
Микешка, петляя, с быстротой рыси кинулся во тьму. Промышленные, топоча, бросились вслед за ним.
«Скорее, Микешка! Скорее!» — хотелось Семейке криком подстегнуть беглеца.
Однако Микешке далеко уйти не удалось. Вскоре его, избитого, в грязном кафтане, притащили к костру.
— Ишь ты! — хохотал Бакаулин. — На лошадь успел вскочить! Да забыл, что лошадь-то стреножена!
Микешку поставили у костра, окружив плотным кольцом. На разбитых губах пленника пузырилась кровь, под глазами вздулись багровые желваки.
— Ну, как с ним будем? — проговорил Бакаулин.
— Пущай крест целует, что проглотит язык, — потребовал ряболицый. И, рванув по вороту кафтан на Микешке, нашарил нательный крестик, сунул пленнику под нос. — Целуй! Иначе знаешь, что будет.
Микешка, сплюнув кровь, отказался:
— Делайте со мной что хотите. Целовать крест не буду.
Переглянувшись с промышленными и увидев на их лицах единодушный приговор, Бакаулин рванул из-под полы шестопер.
— Целуй крест, собака!
— Ты сам собака! Аспид! Перевертыш! Душа звериная! — закричал Микешка, подступая к Петру. — Ну, бей!