Ожидая, когда из своего чума выйдет Лия, Семейка обшарил глазами все ламутские жилища, гадая, в котором из них обитает она. И все-таки он не заметил, как она появилась на берегу. Шаг ее был так легок, что он почувствовал ее присутствие, когда она была уже рядом.
— Плечо болит? — спросила она.
— Не так, чтобы сильно, — весело ответил Семейка. — Болит, как и полагается: слегка покалывает, чуть-чуть постреливает, немножко дергает. А так ничего. Стою, видишь, и не падаю.
— Ты, наверное, сильный, — рассмеялась Лия. — Кто шутя переносит боль, тот уже не ребенок, а мужчина. Так у нас считают. — И вдруг, оборвав себя, она схватила Семейку за рукав и указала на реку: — Гляди! Там народу, как горбуши на нересте. Наверное, это наши воины идут.
Семейка ахнул. Затопив всю пойму нижнего левого берега, к броду у реки спускалась ламутская рать. Здесь было столько копий, что пойма сверху казалась колышущимся полем ржи. На копейных остриях, сделанных из кремней и вулканического стекла, тонко вспыхивало солнце. Продолговатые, сработанные из толстых лахтачьих кож щиты ратников, разрисованные красной краской, походили на крылья огромных летучих мышей. На многих воинах были куяки — либо костяные, либо пошитые из тех же толстых лахтачьих шкур и потому негнущиеся. Головы ратников покрывали кожаные островерхие шлемы. Такой шлем брала не всякая казацкая сабля. За копейщиками шли лучники. На них не было ни куяков, ни шлемов. Они им и не были нужны — лучников не посылали в рукопашные схватки, им надлежало осыпать стрелами противника издали. За лучниками под наблюдением погонщиков шли табуны оленей, как под вьюками, так и налегке.
Перейдя вброд реку и замутив всю воду в Охоте, воины поднимались лавиной на кручу. Встречать ратников вышло все население стойбища во главе с Шолгуном. Семейка с Лией поспешили туда же, в то время как Соколова с Мятой и Треской не было видно. Должно быть, Шолгун велел им остаться в его чуме, пока он объяснится с Узеней.
Увидев Семейку в своем кругу, полутысячное войско издало крик ярости, и через миг он оказался во враждебном кольце, которое, казалось, уже не разомкнуть. Он увидел нацеленные на него копья, натянутые луки. Лия заслонила его собой, что-то кричала ратникам, требуя остановиться. Узеня, пробившись сквозь ряды воинов, положил Семейке руку на плечо — и мгновенно все стихло, опустились копья и луки: этим жестом вождь показал, что молодой нюч — его друг, а значит, и друг всех ламутов. Узеня оглядел юношу с головы до ног и сказал, что рад видеть его живым и таким повзрослевшим.