— Беги отсюда, — говорит мне на улице Таня из Витебска, поправляя платье на довольно большом животе. — Ты еще молодая, начнешь жизнь сначала… может быть.
Наша белорусская «диаспора» сбилась в кучку на автобусной остановке.
— Бросьте, кому мы в Союзе нужны? — кричит Зинка профессионально поставленным голосом торговки. — Замуж кто вас там возьмет, бабы?!
— Я, конечно, в письмах домой приукрашиваю нашу жизнь, — признается Лида.
— Зачем?
— Родителей жалко. В «Комсомолке» про наших девочек из Гаваны недавно статья вышла, мои старики прочитали — матери скорую вызывали. Я-то совсем другое пишу: белые яхты, синее море…
— В «совке» нас презирают, — вздыхает Таня.
— В «совке» нам завидуют! — усмехается Ольга.
— Не нойте, бабы, прорвемся, смотрите, сколько здесь мужиков! Не пропадем! — дымит сигаретой Нинка, бывшая минская проститутка, подцепившая своего чернокожего Чендо на вокзале, да от радости не удосужившаяся поинтересоваться, в какую такую заграницу ее везут; пока Чендо учился в аспирантуре, Нинка была примерной женой, а на Кубе не выдержала, стала тайком заниматься родным прибыльным бизнесом. —Нет, эта страна как раз по мне!
— Девочки, где найти работу уборщицы или санитарки?
Все одновременно поворачиваются ко мне.
— Сейчас все усложнилось, Алеся, — Ирина срывает с дерева похожий на розу бутон и вкалывает в свою пышную каштановую гриву. — Кубинцы считают, что мы предали идеалы социализма, про это все время говорит Команданте. Мы, с точки зрения здешних чиновников, плохо влияем на местное население. Потому и на работу нас не берут.
Так вот оно что! Теперь мне понятны опущенные глаза, кривые усмешки. Только зря туфли по конторам сбивала, здесь их не отремонтируешь.
Неужели нет другого выхода, кроме как вернуться домой?
— Будет ли у нас с Рейнальдо сын?
Сантеро молчит, легонько покачиваясь. Издалека доносится шум моря. Перед ним на самодельном алтаре лежит сухая шкурка ящерицы или змеи, испачканная чем-то ядовито-желтым.
Вдруг ясновидящий берет меня за обе руки. Взгляд его черных глаз испытывающий:
— Откуда ты? Где твоя родина?
Глаза мои против воли наполняются слезами. Стыдясь и злясь на себя (проклятая вегетатика!), я хочу вытереть глаза, но старик крепко сжимает мои запястья. На сухих руках цвета кофе грубо набухли вены. Наконец, справившись с комом в горле, я произношу это невыносимое слово. Старый кубинец медленно повторяет его, слог за слогом, словно пробуя на вкус: «Бе-ла-русь».
— Ты любишь родину, — говорит он утвердительно.