Эти вопросы тоже в свою очередь длились целый час.
Наконец следователь перешёл к другой теме и спросил:
— Что ты видел за последние три-четыре дня? Что ты делал? Видел ли ты, кто приходил в тот дом, кто уходил, сколько было посетителей, как они выглядели, какого были роста, какого цвета была их одежда, автомобили и как были одеты их шофёры?
Следователь задавал эти вопросы и очень быстро заносил всё в протокол. Одному аллаху известно, как он записывал ответы Аббаса, ведь его же никто не проверял. Конечно же, он записывал в протокол всё, что было угодно его душе. Разве у этих людей есть совесть и стыд.
Когда следователь закончил допрос, он раскрыл красную жестяную коробочку с какими-то знаками на крышке и чёрной подушечкой внутри, взял правую руку Абаса и, прижав его палец к подушечке, приложил его в конце каждого листа протокола допроса. Затем он обратился к полицейскому:
— Отведи этого обвиняемого в тюрьму, скажи начальнику, чтобы он сегодня подержал его в доме предварительного заключения, а завтра я дам распоряжение об аресте и вы перешлёте его в тюрьму Гасре Каджар. Понял?
— Да, слушаюсь, горбан!
Итак, теперь Аббас знает, за что он арестован, знает, кто дал указание о его аресте. Он знает, что там, в высших ссрерах, как об этом говорил следователь и как он неоднократно слыхал от надзирателей и старших надзирателей, относятся к нему с подозрением. Он знает, что он пытался «потрясти основы государства», знает, что он «посвящён в тайны высших интересов правительства», понял, что содержание лавочки против клетки льва или около осиного гнезда — дело опасное.
Теперь одному богу известно, сколько дней, сколько ночей и сколько месяцев перед его глазами встают то эта самая лавчонка, в которой он продавал мороженое, то дом господина Ахмада Бехина Йезди, знаменитого судьи шахиншахского правительства, то те старые и молодые аристократы — иранцы и иностранцы, мусульмане и неверные, которые приходили в этот дом и которых он видел.
Один за другим он вспоминает вопросы господина следователя, которые тот задавал ему в узкой комнате у ветхого стола. Перед, его глазами скачут в диком танце картонные папки дел, набитые бумагами.
Стоит ему сомкнуть веки, как в его памяти всплывают образы людей, которых он встречал в своей жизни. И как он ни старается разглядеть на их лицах хотя бы крупицу милосердия, сострадания, сочувствия, он не находит их — ни один из них не уступает другому в чёрствости и бездушии. И кажется ему, будто кто-то всё время нашёптывает ему: «Жёлтая собака — родной брат шакалу», «Рыжий чёрт ничем не уступает синему чёрту».