И он не раз заставлял себя прикидываться дурачком, забывать, что некогда, и у него была другая жизнь, что он был на свободе, пользовался всеми её благами.
Прошло уже столько времени, а он не имеет никаких известий о своих близких, будто всех их уничтожил страшный самум или унесла чума или холера, будто всё то, что сохранилось в его памяти, никогда в действительности не существовало, а было лишь сном.
Ему очень хотелось забыть всё, но забыть он не мог. Эта плешивая голова — чтоб её скорее унёс мойщик трупов! — не давала ему покоя. Под несколькими спутанными волосинками в его голове таилось что-то такое, что постоянно его тревожило, волновало, не давало ему покоя ни во сне ни наяву, ни днём ни ночью. И чем дальше, тем всё больше он тосковал о свободе.
В такие минуты он принимался рассматривать остальных заключённых. Аббас пытался убедить себя, что они ещё более несчастные и беспомощные, чем он, и от этого на душе у него становилось немного легче.
Когда сюда привели Мешхеди Мохаммеда Голи, бас нашёл в нём лучший образец, для сопоставления. Он сравнивал себя с этим несчастным, сгорбленным стариком, который прожил очень тяжёлую жизнь.
Семь или восемь лет, сидя в своей лавочке на перекрёстке в квартале Сарчашме, напротив дома господина Ахмада Бехина, он наблюдал жизнь этого старика. Он был осведомлён о каждом дне и каждой ночи его жизни. За день он встречался с ним не один раз, подолгу беседовал о том о сём. Аббас лучше всех знал, с какой преданностью этот сгорбленный старик, одной ногой уже стоящий в могиле, дни, недели, месяцы, годы, — всю свою жизнь служил той несправедливой системе, жертвой которой в конце концов он стал сам.
Мешхеди Мохаммед Голи несколько раз рассказывал ему историю своей жизни, начиная с тех дней, когда он был мальчиком на побегушках в доме отца господина Ахмада Бехина Р1езди и нянчил самого господина Ахмада Бехина, гулял с ним, и кончая тем временем, когда он вместе со своим господином приехал в Тегеран и они создали этот дом, полный греха, грязных дел и преступлений.
Несмотря на глупость, сквозившую в каждом движении и проглядывавшую в каждой черте этого одетого в лохмотья старика с крашеными волосами и сгорбленной спиной, — глупость, которую этот невежественный и паршивый Аббас прекрасно уяснил себе своим маленьким умишком, он оказывал ему большое уважение за его благодарность к хлебу-соли, за верность семейным и земляческим традициям, которые были у пего в крови и которые так ослепили его, что он, прекрасно видя преступления своих почтенных земляков, прикидывался, будто ничего не замечает. Аббас радовался, что этот старик йездец, несмотря на свою бестолковость, всё же обладает таким благородством и бес, властвующий над его авантюристами хозяевами, не совратил его с праведного пути.